эта комната больше всего пострадала от проливных дождей. Да и сыростью здесь пахло сильнее, чем на первом этаже.
– Тут более влажно, – заметила Лиза.
– Да, эта часть дома живет без солнечных лучей, так построен особняк. Пустая комната на первом этаже и самая большая на втором, куда мы сейчас зайдем, летом просто купаются в лучах солнца, а эта часть всегда в полумраке. Зато тут прохладнее всего!
– Это тоже детская? – уточнил Макс.
– Да, здесь жила старшая дочь.
– Вы так уверенно говорите.
– Видел на фото.
Лиза встрепенулась:
– Сохранились фотографии? Нам было бы очень интересно показать их в программе!
– Есть единственная фотография, я обязательно покажу ее вам.
– Отлично! – Девушка заметно оживилась.
– Да, это супер, – согласился Макс. – А кто еще жил в этом доме?
– До того, как сюда поселился художник, здесь жила пожилая женщина, уже и забыл, как ее звали… Снимала дом лет пять, может, шесть. Она была вдовой, может, потому и уехала подальше от всех. Депрессия, знаете ли, дело сложное… – Он задумался. – Здесь она и дожила свой век.
– А до нее? – поинтересовалась Лиза.
– Так… – старик потер виски. – До нее жила семья с тремя детьми, правда, только летом и недолго – года два. Еще раньше – другая семья, но с ними я не общался.
– Он все время сдавался в аренду?
– Ну, в пятидесятые годы владельцы в нем уже не жили. – Он почесал затылок. – Затем дом долго пустовал. Очень долго. За ним, конечно, присматривали несколько женщин из деревни, поддерживали чистоту и порядок, но…
– На каких-таких началах? – удивился Макс.
– Уборщицам платили наследники, которых я, кстати, никогда не видел.
– Странно не бывать в собственном доме, но тратить деньги на его регулярную уборку…
Старик продолжал, игнорируя комментарий собеседника:
– …Это уже потом, с середины восьмидесятых его стали сдавать. Правда, последний арендатор съехал в две тысячи первом году – и с тех пор ни души. Хозяева, скорее всего, уже забыли о доме, поскольку никакие уборки не оплачивают. Вот только на мне все и держится, – он заботливо похлопал ладонью по стене, – иначе тут был бы тихий ужас.
– А вы? – поинтересовался Макс.
– Что я?
– Как давно вы здесь?
– Я не могу сказать, что я здесь. Я, по большому счету, везде. Но, безусловно, бываю тут частенько.
– И с какого года?
– А вот как съехал художник – с две тысячи первого получается. До этого только слыхал про этот дом да видел издалека, когда в этих краях охотился.
– И что же так прикипели к этому месту?
Старик улыбнулся:
– Хорошо мне тут, тихо, спокойно. Нет навязчивых людей, которые так и норовят проявить любопытство, а потом… В общем, не ладится у меня с ними, одиночка я.
– Простите, – Лиза заговорила тише обычного, – а можно нескромный вопрос?
– Конечно.
– А семья? Ну, супруга, дети? Извините, если не совсем уместно…
– Да ничего, – егерь кивнул. – Супруга далеко отсюда, изредка видимся, не живем ведь уже. Дочку вижу не чаще, как Бог даст, она тоже не в этих краях обитает. А сын здесь, в деревне, с семьей живет – здравствует, хотя особо не жалует. Говорит, его младшенький боится меня, вот я и не захаживаю к ним. Если внук ко мне не привык, зачем пугать ребенка своей ряхой?
– Вы вроде не Бармалей, чего вас бояться? – отшутился Максим.
– Люди разные… Да и на мир мы смотрим по-разному.
– Может, вам побриться? – предложила Лиза, взглянув на густую бороду старика.
– В данном случае не думаю, что это как-то поможет.
