Компания погрузилась в тишину, которую прервал легкий свист ветра, ворвавшийся в щели ветхих рам. Федор Степанович со скрипом открыл дверь настежь:
– Ну что, у нас еще одна комната.
Большая дубовая дверь тяжело открылась, и съемочная группа очутилась в просторной спальне, которая занимала все правое крыло второго этажа. Это была самая большая комната в доме – и самая заставленная из всех.
– Хозяйская спальня, – с гордостью произнес старик. – Самая светлая комната в доме.
Лиза, Макс и Роб, оглядываясь, переступили порог.
Обстановка этой комнаты сохранилась лучше всего. Старинная кровать на массивных ножках с огромным резным подголовником цвета темного ореха выглядела внушительно. Она была настолько широка, что на ней смогли бы с комфортом разместиться четыре взрослых человека, не касаясь друг друга телами. Аккуратно заправленная красным покрывалом, она покоилась в осознании своего величия. Высокий матрас словно заманивал гостей в царство Морфея. Венчали всю эту красоту четыре подушки столь же густого красного цвета, которые лежали так ровно, будто их поправляли с помощью линейки. По бокам стояли небольшие прикроватные тумбочки с отполированными до блеска ящичками. Над ними висели небольшие розовые бра с болтающимися веревочками-выключателями.
Слева стоял большой комод, выполненный в том же стиле, что и вся мебель спальни, с резным орнаментом на дверцах в виде переплетенных ветвей. Рядом располагалось трюмо с аккуратно придвинутым к нему стульчиком. Большое зеркало, кое-где почерневшее от времени, было единственным во всем доме и поэтому выглядело еще более эксклюзивно. Как и само трюмо, оно было окаймлено тем же растительным орнаментом. На полу лежал видавший виды огромный красный ковер, а на стенах висели три большие картины, написанные маслом. Они были выполнены техникой, напоминающей работы позднего Пикассо, сошедшего с ума от собственной ранней гениальности. На первой был изображен мужчина, прикрывающий глаза неестественно узкой и длинной ладонью; на другой женщина глядела исподлобья, улыбаясь еле заметными губами. Сюжет третьей картины был таков: человеческая фигура, полностью состоявшая из отрезанных пальцев, стригла себе ногти. Вместо головы у героя картины было глазное яблоко, а вместо ножниц – спагетти. Отрезанные ногти летели вниз и попадали прямо в открытый рот плачущего ребенка.
Завершали интерьер небольшой полукруглый стол, а рядом с ним у окна – старое пианино, о котором говорил егерь.
Лиза внимательно изучила картины и, воздержавшись от комментариев, подошла к музыкальному инструменту. Осторожно подняв крышку, она беззвучно провела ладонью по клавишам и взглянула на подушечки пальцев.
– Пыли нет, удивительно…
– Может, потому что они плотно закрыты? – предположил Макс.
Лиза пожала плечами и нажала ноту фа. Инструмент издал приглушенный, чуть раздвоенный звук, тут же поглощенный царящей в доме тишиной. Лиза добавила ля и до:
– Фа минор, – еле слышно произнесла она.
Костяные клавиши пожелтели от времени и потрескались, хотя большинство из них были на местах.
– На нем часто играли, – уверенно сказала она. – Наверное, это была хозяйка дома. Оно изначально находилось в этой комнате?
– Сколько я помню, оно всегда стояло здесь.
– Интересный звук, – Лиза вновь взяла аккорд. – Очень глубокий, но пугающий. Я надеюсь, оно не играет само по ночам?
Егерь улыбнулся:
– Никогда не слышал.
Макс подошел к окну и чуть отодвинул тяжелые занавески:
– А где наш хип-хопер? – Он внимательно изучил заросли. – Что-то не видно его разноцветный стайл.
Лиза переглянулась с Робом.
– Куда тут деться… – усмехнулся старик. – Небось, ходит рядом.
– Был борзый – стал тихий, – пошутил Максим и отошел от окна. – Вот оно, новое поколение отморозков. У вас таких не было, Федор Степанович?
– Людей, растерявших ценности, всегда хватает. Наша с вами задача – постараться указать им верный путь, конечно, если мы сами не потеряли его из виду.
– Если человек не хочет, как его можно в чем-то изменить?
– Нужно сделать, чтобы понял, а дальше он сам.
– Не знаю, не знаю… Мне такие люди безразличны, – признался Макс.
– Глядя на тебя, я все больше понимаю, что ты безразличен ко многому, – вмешалась в разговор Елизавета.
Он улыбнулся:
– Точнее, ко всему, что не касается меня. Ты это хотела сказать?
Лиза тяжело вздохнула:
