– А почему ты не рассказывал?
– Потому что осадок неприятный остался. Нас с детства учили действовать прямо и не врать. А это было само по себе вранье. И взрослые дяди только тем и занимаются, что делают гадости друг другу исподтишка. Гадость у нас тогда получилась отменная, но вспоминать ее мне не хочется. Зато я другое помню: «Сюда идите, правые-неправые, остаться должен только один!»
Он улыбнулся.
Нас не предупредили, что взрослая жизнь – это сплошное притворство. У взрослых так, чтобы честно и в лоб, не бывает. А если вдруг случается, потом всем очень страшно и очень стыдно. Как сейчас целому городу стыдно. И мой желтый цитрус придется снова красить, чтобы людям не напоминал, проезжая мимо, какие они, мягко говоря, странные ребята, когда выпускают своих демонов наружу.
Или продать его? Все-таки дико ездить на машине, у которой опасно крутить руль до упора. Зазеваешься, крутанешь, ничего не случится, ты расслабишься, а потом однажды – хрясь! И в столб. Спасибо, мне и без столба хватило. Конструктивный дефект, представьте себе, загадочный глюк в мозгах усилителя: приходит с возрастом и не лечится перепрошивкой. И ни от какой «сопли» китайской не зависит. «Соплю» косые и правда воткнули, только когда она отваливается, просто руль тяжелеет, это не смертельно. Вот почему штаб-квартира полезла на стенку, заметалась в ужасе, а потом бросилась умножать сущности без необходимости: это был наш собственный просчет. Чего-то перемудрили добрые волшебники из инженерного центра компании. А нам загибали про китайцев, да как умело и убедительно загибали, постаралась чертова пиар-служба.
Интересно, нам вообще когда-нибудь не врали?
Где-нибудь на этой планете не врут? Кому-нибудь?
– Я постараюсь, чтобы этого было поменьше, – сказал Кен. – Я их научу не врать. Обещаю.
Мы очень буднично простились – ему надо было зайти туда и сюда, а завтра он планировал «отвальную», куда всех позовет, конечно. А потом то ли перенесли рейс, то ли авиаторы собрались бастовать, и надо было успеть прежде, чем они остановят самолеты в воздухе…
Больше я его не видел.
Последнее фото, на котором мы все вместе, сделано за полгода до «событий», как это теперь зовут в городе. Щелкнула издали Рита, на парковке у завода.
Мы с Михалычем стоим возле его красного цитруса, плечом к плечу, сутулясь, как провинившиеся школьники. На самом деле мы измотаны после смены. Перед нами Джейн – с таким выражением лица, будто вещает двум остолопам нечто судьбоносное. А Кен идет от нас на камеру, улыбаясь самой теплой из своих улыбок. Ветер треплет его волосы, пиджак распахнут, галстук сбился на сторону, одной рукой Кен тянется к нему – сейчас галстук переедет в карман.
Михалыч, хоть и усталый, в самом расцвете: он не знает, что его снимают, не напрягается лицом и поэтому великолепен. Джейн, прямая, тонкая и сильная, как натянутая струна, ведет излюбленные речи – объясняет нам, что мы балбесы. Ей сейчас нет дела до мирового автопрома, она на минуту стала собой и в эту минуту прекрасна. Кен – просто на пике формы, так хорош он еще не был и потом не будет.
Со мной неудачно: очарование юности уже ушло, а мужественное благородство не пришло. У меня физиономия провинциального клерка, и если убрать с картинки лишних красавцев, можно иллюстрировать песенку: «он был титулярный советник, она генеральская дочь, он робко в любви объяснялся, она прогнала его прочь». Вообще, фото дрянное: я в ту пору выглядел намного лучше, честное слово. Меня надо уметь фотографировать. Нужно правильно выставить свет, найти верный ракурс – и в простецкой морде проглянет та еще глубина. Эту глубину знали и ценили трое моих друзей, иначе бы отнимали сладкое каждый божий день и лупили портфелями. Вдобавок я скучен и непривлекателен в статике. Зато у меня богатая мимика, я интересно гляжу и зажигательно подмигиваю. Вам это кто угодно из нашей смены скажет. У Дартов Веддеров я вовсе считался за симпатягу.
И глаза у меня что надо, девушкам очень нравятся, а на этом снимке их совсем не видно.
И слабенький бытовой объектив никуда не годится.
И в целом Рита не умеет снимать.
Но Михалыч, Джейн и Кен удались ей.
Получилось до жути символичное фото.
Между нами двумя и Джейн – дистанция. Какой-то метр, но преодолеть его нельзя. А Кен уходит.
Будь оно все проклято, мы этого не хотели. Мы так не планировали. Мы так не договаривались.
Я собирал эту историю по крупицам, сам того не желая, едва не против своей воли – просто ко мне год за годом стекалась информация. Приходили люди, говорили о том, о сем. Кого-то мучили воспоминания, кого-то грызло чувство вины… Некоторых ничего не мучило и не грызло, и они сообщали больше и интереснее других, поскольку не старались выставить себя лучше, чем были.
Очень важное рассказала Джейн перед отъездом. Я тогда не до конца поверил ей. То есть я поверил в ее совершенную искренность, но сомневался, так ли уж хорошо она все знает.
