при тебе!..
— Тихо, — сказал Вирайя. — Это наши враги. Держи руль правее.
И они ушли благополучно, — хотя прожектор время от времени подметал гладь, вызывая нервный писк в заречных тростниках, где миллионными стаями селились птицы-ткачики…
Скоро Аштор стало совсем худо. Она лежала, не поднимаясь и не проявляя интереса к окружающему. День и ночь глаза были прикрыты опухшими веками. Дане еле удавалось накормить ее вязкой кашицей — на барже обнаружили запас манной крупы. Зубы разжимали насильно. Твердая пища причиняла Аштор сильную боль, она стонала и отплевывалась. Десны опухли и кровоточили все сильнее, во рту появились язвы.
На десятый день пришла великая, неожиданная удача.
Наугад обшаривая эфир с помощью громоздкой обшарпанной рации, пилот каждый вечер убеждался, что мир Избранных почти угас. Еще кололи ухо деловитые искровые сигналы, еще можно было разобрать косноязычный, полустертый помехами рапорт командира «черной стрелы», а то и стальной рев сверхмощной радиостанции Меру: «Всем Избранным, независимо от посвящения, предписывается немедленно связаться с диспетчерской Внутреннего Круга на волнах…» Но то была уже агония, тщетные попытки сшить лоскутья расползавшейся культуры… И вот — среди панической сумятицы, межматериковой переклички постов, ставших недоступными друг для друга, как разные планеты, — позывные бились издыхающими бабочками на пустых полях частот, — на фоне передаваемой каким-то совершенным безумцем танцевальной музыки выплыл усталый от бесконечного повторения голос: «Сектор Междуречья, сектор Междуречья… Эанна, сын Камы, врачеватель, вызывает Вирайю, сына Йимы… Сектор Междуречья…»
Стиснув зубы, чтобы не застонать от душевной боли и нетерпения, Вирайя крепко держит руль баржи.
Пенится под винтом синеющая вода, и морские чайки вспарывают безбрежное устье, ни разу не промахиваясь по мелкой рыбе. Становится свежо и солоно на губах…
Глава XIX
Уходит баржа — заново просмоленная и покрашенная, кормой вперед отползает от причала. Движок чихает, выплевывая синий дым и густую пену. Удаляется пристань с черными кольцами автопокрышек на стенке. Песчаный купол берега пуст. Под навесом, на крашеных голубых досках — одна- единственная застывшая фигура. Плотный, дочерна загорелый Избранный в шортах и белой шляпе. Вот он медленно, словно через силу поднял руку и помахал. Пока еще можно что-нибудь крикнуть, Избранный на пристани услышит и ответит, — но зачем? Все уже сказано…
…Тогда, в день прибытия, они выжимали из расшатанной посудины все возможное, — земля маячила на горизонте вторые сутки, в полном свете бога-разрушителя отблескивали ночью пески. Пилот насиловал движок, надорванный переходом через два моря, и вслух мечтал о том, как он выкинет собакам все запасы осточертевшей рыбы. Дана, опустив ресницы, молча улыбалась своей блуждающей улыбкой. Радость ее была видна лишь по быстрым, лихорадочным движениям, которыми Дана подсовывала щепки под котел опреснителя… А желто-серая полоса делалась все шире, вспучивалась холмами. За восточным мысом открылась иссиня-зеленая гладь гигантского рукава дельты.
Эанна не только возобновлял передачу, но и круглые сутки держал включенным радиомаяк, — усыпительно повторяющийся гудок, — и Вирайя, натасканный пилотом, прокладывал курс… Потом маяк стал лишним. Они увидели голубой поплавок у подножия склона и колею, взбирающуюся наверх. Увидели, как бежит толпа, облепляя песчаный холм; как люди расступают перед ползущим камуфлированным вездеходом…
