Так оно и произойдет. Спокойнее, дружище, спокойнее!.. Сейчас тебе надо отдохнуть. Хорошенько отдохнуть до рассвета…
Самый смелый из детей, курчавый малец с торчащим, будто морковь, пупком, приковылял и вытаращился на гостя, не зная, заплакать или улыбнуться. Сисара сделал ребенку гримасу, пытаясь насмешить…
Оставив шитье, хозяйка быстро оглянулась. Глаза Сисары были закрыты.
Она бесшумно подошла вплотную, наклонилась — грузная, как медведица… Веки гостя дрогнули, приподнялись. Он еще не спал, хотя глядел с сонной беззащитностью.
Иаиль прикрыла Сисару шерстяным одеялом и вернулась к своему шитью. Командир лишь благодарно покивал головою и завозился, устраиваясь поудобнее… Говорить не хотелось. Да и о чем он смог бы говорить с этой дремучей бабой, наверняка видящей в нем опасного колдуна?.. Она в жизни не поймет, какая беда надвигается на земли ханаанян и все прилегающие страны. «Заречные», потомки адептов Внешнего Круга, что спаслись в малых убежищах Приморья, пытаются восстановить допотопную мировую империю. Это шестьсот тысяч беспощадных фанатиков, уверенных в своей богоизбранности; их воины храбры и великолепно обучены, женщины обильно рожают, а Меру то и дело подбрасывает им подарочки из своего арсенала. За много лет до сегодняшней битвы мощным артобстрелом были обрушены стены старейшего из после потопных городов, Иерихона; выжжен напалмом город- крепость Гай; гигантские осветительные ракеты превратили ночь в день и тем повергли в трепет армию пяти ханаанских царей под Гаваоном… До недавних пор мы удерживали за собою морское побережье, теперь приходится отступать. Склады оружия и боеприпасов в подземельях штаба сектора почти опустошены. Надо искать новые пути сопротивления. Готовиться к тысячелетней войне. Но все это потом… завтра…
На миг еще прояснело сознание Сисары; почудилось ему, что осторожные шаги хрустят вокруг шатра, сжимается кольцо крадущихся врагов. Верный пистолет сразу по приходе в дом был засунут Сисарою под изголовье. Выхватить его, вскочить, распахнуть вход… Нет сил. То, должно быть, топчутся козы. Завтра…
Окончив шить, Иаиль накормила грудью полугодовалую девочку. Все с тем же бездвижным, словно у зверя, лицом вышла вперевалку на двор и принесла один из кольев, которыми прибивают к земле края шатра. Взяв в другую руку деревянный молоток, снова подошла к ложу гостя. Дети затихли, глядя с любопытством из своих углов, что делает мать. Она послушала дыхание Сисары и, найдя его спокойным, приставила окованное медью острие кола к виску спящего. Начальник отряда шевельнулся, по-детски сворачиваясь под одеялом. Не медля, Иаиль взмахнула молотком и деловито нанесла удар.
Дождавшись, пока перестанет извиваться тело, хозяйка отвела входное полотнище. Снаружи блеснули шлемы, нагрудники и концы копий.
Глава ІІ
В тот раз Старик вызвал меня не в служебный кабинет, а к себе домой, на Шарнгорстштрассе.
Не знаю, почему, но перед тем, как ехать к Старику, я оставил машину на берегу канала и долго гулял пешком, точно прощаясь с городом. Сходил на Унтер-ден-Линден, к старому Фрицу[21], славному тем, что лучшие поэты и философы его эпохи ютятся под хвостом королевского коня. Сейчас памятник был забран досками и сквозь щели гневно таращился в небо, точно высматривал очередную армаду… В те тоскливо- сырые дни конца февраля враг ждать себя не заставлял: тут и там за крышами гнойно дымили пожарища; истерически завывая, проносились санитарные машины. Порою, знакомая улица оказывалась перерезанной рухнувшим домом…
Кружным путем вернулся я на набережную, перешел мост и долго стоял перед хмурыми колоннами Пергамона. Тяжеловесная пародия на античный храм, серо-черная от въедливой копоти, наводила меня на обычные мысли о нашей навязчивой, чисто немецкой гигантомании.
Я не люблю столицу, ее липкий туман, безвкусно-пышные закопченные громады — но стойкое предчувствие разлуки отзывалось глухою болью. Словно не увижу больше ни мутно-зеленой Шпрее под мостами, ни толстых лап надземки над изрытой бомбами Александерплатц.
Когда я вошел в кабинет Старика, хозяин сидел, склонившись над столом, и лишь поднятием отечной руки приветствовал мое появление. Пепел из трубки только что просыпался на разложенные игральные карты, и Старик неуклюже сдувал его. Такой уютный, краснощекий рождественский дедушка. И обстановка самая мирная: потертые кожаные кресла, стол под лампой в виде бронзового Меркурия, ряды книг… Не надо только присматриваться к фотографиям на стеллаже. Они могут надолго лишить покоя. Люди, что сняты рядом с молодым Стариком, теперь командуют армиями и повелевают странами. Их фамилии много лет звучат уже для немцев, как имена воскресших языческих богов. Вряд ли они вывешивают у себя дома фото, где запечатлены в одних трусах, горланящими с кружкою пива. Но Старику можно все. Его вряд ли тронет даже Первый Адепт. Сам Глава Ордена побаивается Старика, хотя тот занимает скромную должность консультанта «Аненэрбе»[22] по индо-тибетским учениям.
— Бруно, — сказал Старик, дождавшись, пока я нырну в «гостевое» кресло. — Ты хочешь кофе, чаю или рюмочку «Эделькирш»?
Больше всего ему нравится, когда гость, отказавшись от угощения, просит набить табаком одну из многочисленных трубок. У Старика завидная коллекция.
Трубку майссенского фарфора с серебряной крышкою подарил ему когда-то Гиндербург.
