— И мы туда же, друг мой, и мы туда же!.. — Хлюп, стук, хлюп — ровны, тверды шаги скуластого. — Я сегодня настроен решительно, разговор будет.
— А перенести… никак? Это же тащиться опять черт-те куда, трамваями, извозчиками…
— Вытерпите, придется. Расположение звезд сегодня — единственное в своем роде, переносить нельзя! — был серьезный ответ; князь не нашел, что возразить.
Пропетляв Бог весть какими закоулками, дворами, где по штабелям мокрых дров бродили пестрые стада кошек, измочив-таки ноги и одурев от сортирной вони в подворотнях, они выбрели, наконец, к искомому месту. Под обшарпанной стеной — кривые, сбитые ступени в подвал, коряво намалеванная вывеска над ними… Гнусная припортовая забегаловка, недавно по-модному названная «кафе».
Внизу, в прокуренном и пахнущем дурной пищею зальчике с занавесом из дешевого подкладочного атласа перед помостом, — должно быть, вечерами ломался тут оркестрик, а то и местный Вертинский выл «Жамэ» или «Кокаинеточку», — в зале почти никого не было. Спрятанный граммофон выводил жеманное танго. Рябой детина в фартуке, волоча валенки, тряпкой вытирал столы; в углу прихлебывали пиво и таращились поверх кружек два плотных, неприметно одетых сударика в котелках, — этих и ребенок мигом признал бы за филеров…
Впрочем, и сии потертые личности, и пара-тройка иных, явно охранного вида, тасовавшихся у дверей на двор и в кухню, сразу как бы исчезли, слились с мебелью, когда гости увидели того, к кому добирались через весь Васильевский.
Справа от помоста были приподняты над полом и разгорожены занавесями кабинки для «чистой», денежной публики. В одной из них, перед взводом пустых бутылок, локоть устроив на столе, а щеку на ладони, сидел мужчина, пьяный до ступора. Казалось, толкни его легонько — исчезнет шаткое равновесие, мешком рухнет, покатится на пол мужик… Был он страшно бледен; темные, расчесанные по-крестьянски надвое волосы достигали плеч, топорщилась лохматая борода. Костлявая ручища механически сгребла салат из фарфоровой миски, щепотью отправила в рот. Сметанный соус закапал на белую шелковую рубаху с расшитой грудью…
— Не поехал никуда, — злобно зашептал князь, — тут успел… ч-черт… теперь трех слов не свяжет!
— Свяжет, свяжет, — уверенно сказал скуластый; сделав несколько шагов к кабинке, сорвал с головы шляпу и сдержанно, изящно поклонился.
Видно, впервые заметив гостей, пьяный поднял лицо, глянул… Как недавно пропало для пришедших все, кроме мужика за оградой бутылок, — теперь остались только глаза его… Светлые, глубоко вдавленные в череп, смотрели они недвижно, отрешенно, будто острой болью расширенные — и вместе полные мутной, тяжелой тоски… Незаметно перекрестив манишку, князь отвернулся — он-то знал силу этих глаз, перед которыми сникали и терялись министры, генералы… Но не дрогнул приезжий, с его чисто монгольской застылостью черт. Лишь теснее сжались припухлые веки, да напряженней стала любезная улыбка. Длился поединок взглядов, равный скрещиванию клинков… «Сатана, колдун тибетский», — с нарастающим страхом думал князь. «Не оказаться бы между ними!..»
Вдруг — лицо мужика прояснилось, мелькнуло в нем озорство. Чем-то (уж не твердостью ли противника?) довольный, он широко повел левой рукою — садитесь, мол…
Уже было выпито по паре стаканов мадеры, — без этого мужик и разговора начинать не хотел, — и капли пота выступили на залысинах совсем потерявшегося князя, когда хозяин застолья, наконец, сказал:
— Бадмаева, нехристя… ничего, уважаю. Поезжай, говорит, в это кахве… для секретности, да! Умный человечек Бадма… эх, хитра-ай! Ну, дак в чем секрет-то ваш? От меня чего надобно?..
— Надобно, да не мне, Григорий Ефимыч… — Тонко усмехнувшись, приезжий опустил ресницы. — Извините, что буду говорить высокие слова, но… то, о чем я вас буду просить, нужно отечеству… России!
Мужик преувеличенно, шутовски удивился, изломами поднял брови. На лбу его зализанными прядями была прикрыта шишка.
— Расее, значит? Всей, как есть? И на меньшее ты не согласный?..
Единым духом высосав из горлышка полбутылки, тылом ладони он утер рот; задышал часто, лицо стало вовсе бескровным.
— Ух, треплы хреновы… все одно как в Думе вашей… ля, ля — Расея, понимаешь, отечество, а делов-то во! — Сложив громадный кукиш, Григорий Ефимыч поднес его сначала скуластому, затем князю. — Ну? Кого ты мне привел, Мишка, сукин кот?!
Князь истово прижал пухлую руку к сердцу… но спутник не дал ему и слова вымолвить:
— Петр Александрович Бадмаев — целитель, хорошо известный и августейшим особам — мог бы дать мне иную характеристику: позвоните ему, если угодно… Мы с ним несколько раз встречались в священнейших, тайных местах Тибета и Гималаев. Он может подтвердить, что я представляю очень серьезных людей… организацию, в сравнении с которой любая партия или масонская ложа — нечто вроде отряда скаутов.
— Масоны… да, да, они всюду, всюду! — решил, наконец, блеснуть умом захмелевший князь. — Как какая грязь или заваруха… значит, масон или еврей. Вот, господин Филипп из Лиона… великими княгинями был представлен ко двору; вызывал духов, Ее Величеству предсказал скорое рождение наследника. И что же? Скоро узнали: сей Филипп — натуральный еврей и масон, мастер ложи «Гранд альянс израэлит»… в семействе русского царя!..
— Нет: я, наоборот, говорю, что моя организация — не масонская; она…
