Фаталист

плотное, темное, страшное, способное задушить. Хотелось выбежать из дома, но ноги не слушались. Они словно одеревенели и приросли к полу.

– Ты умрешь! – повторяла Негурова, и кровь текла по ее груди, пропитывая платье. – Умрешь! Умрешь!

Ей больше не нужна была лестница, чтобы мучить его.

– Проклят! – крикнуло привидение, запрокидывая голову, словно в любовном экстазе.

Ледяной сквозняк задул свечу позади нее, и все погрузилось в непроглядный мрак.

* * *

Печорин проснулся около пяти. Он сел у открытого окна и расстегнул архалук – горный ветер освежил его грудь, не успокоенную тяжелым сном усталости.

Говорят, видящий призраков сам близок к смерти. Григорию Александровичу невольно вспомнились слова таинственного пациента доктора Майнера: «У меня возникло странное ощущение, будто вы скоро умрете». Что это было? Настоящее предчувствие или вспышка бреда – обострение болезни, вызванное расспросами?

Во сне – если только это был сон – Печорину пришло в голову, что вместе с призраками, преследующими его, к нему приближается гибель. Он почувствовал на лице ее смрадное ледяное дыхание, когда понял, что грань между миром живых и миром мертвых постепенно истончилась, и привидению уже не нужно поджидать его на лестнице. Теперь оно могло являться, где угодно.

В чем крылась причина? В том ли, что Григорий Александрович играл со смертью, испытывая судьбу, или в том плане, который он вынашивал в последнее время и осуществить который приехал в Пятигорск? Не сам ли он навлек на себя проклятье?

А может, дело в высшей справедливости? Вдруг, несмотря на утверждения циников, она существует? Что, если неведомая сила, именуемая Богом, отправила бедные неприкаянные души преследовать его до конца дней, напоминая о вине и неотвратимости возмездия? Его женщины… Его эринии.

Вдали, сквозь верхушки густых лип, мелькали огни крепости. Григорию Александровичу они показались колдовскими вспышками – мороком, который наводят лесные и болотные твари на путников, увлекая их навстречу погибели.

Сон… это был только сон. Мучительный кошмар, не имевший отношения к реальности. Именно так следует о нем думать. А лучше – не думать вовсе.

В дверь постучали. Это оказался доктор. Лоб у него был нахмурен, и он не протянул Печорину руки, как делал это прежде.

– Откуда вы, доктор? – спросил Григорий Александрович.

– От княгини Лиговской. Дочь ее больна – расслабление нервов… Да не в этом дело. Княгиня знает, что вы стрелялись из-за ее дочери. Кто-то уже ей рассказал. – Он замолчал.

– Это все, ради чего вы пришли?

– Да. А теперь прощайте.

Вернер на пороге остановился: ему хотелось пожать Печорину руку, но Григорий Александрович смотрел на него холодно, и он вышел.

Вот люди: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности!

Григорий Александрович взглянул в окно. Ему это было уже все равно. Осталось закончить одно дело, и тогда можно будет перейти к осуществлению собственного плана.

Но сначала надо подготовить обвинение против Раевича. Едва ли его станут судить публично (не такой случай), однако доказательства виновности банкомета добыть необходимо – слишком трудно поверить в то, что он задумал, современному человеку, да еще придерживающемуся модных нынче материалистических взглядов.

Григорий Александрович отправился в присутствие. Князь был на месте. За эти дни он здорово постарел – должно быть, сильно переживал из-за грядущего визита императрицы.

Разговор с ним получился недолгий. Печорин подробно изложил свои подозрения. Михаил Семенович слушал внимательно, хотя и не без недоверия.

– Что-то вы, голубчик, намудрили, – сказал он, когда Григорий Александрович закончил. – Машина, дyши… Насчет убийств женщин вы, наверное, правы, но что мы можем предъявить этому Раевичу? Свидетели надобны. Те, с кем он пари заключал. Да только они разве скажут? Это ведь и себя на каторгу обречь означает… – Скворцов задумчиво покачал головой. – В такой непростой ситуации – ввиду высочайшего визита – конечно, можно было бы взять его под стражу или выслать до окончания, но я об этом Раевиче многое знаю: подготовил мне уж про него доклад Митрий. Я про все примечательные фигуры, что в Пятигорске объявляются, велю полицеймейстеру узнавать. А Раевич в высшей степени примечателен. С большими людьми дружбу водит. Говорят, и с великими княжнами знаком.

– О том я и говорю, – сказал Григорий Александрович. Он был готов к такой реакции, поэтому не разозлился. – Раевич не просто так ждет высочайшего визита. Во время представления он себя и покажет.

– Вы человек молодой и потому впечатлительный, – наставительно проговорил Скворцов. – Машина его – игрушка. Мало ли что почудится в темном