Григорий Александрович задумался. Шутка была странной.
– И как вы намереваетесь взыскать долг в случае моего проигрыша? – спросил он.
– О, на этот счет не волнуйтесь. Ваша душа перейдет в мою собственность, как только ваше тело преставится.
– Даже если я умру от старости?
– В случае проигрыша вы до нее не доживете.
– Стало быть, таки стреляться?
Раевич снова улыбнулся.
– Что вам душа? От нее никакой пользы. Некоторые и вовсе утверждают, будто ее не существует. Можно сказать, ничем не рискуете.
– Но вы так не считаете.
– Я – нет. Но кто я такой? Обычный человек, а не всевидец.
– Однако ж играете в Дьявола.
– Считайте, что так.
Григорий Александрович поиграл уздечкой.
– Я должен подумать.
– Разумеется.
В голову Печорину пришла одна мысль.
– Скажите, а тот офицер, которого пользует Вернер и который чудесно исцелился… слышали о нем?
– Доктор говорил что-то такое.
– Он, кажется, стрелялся с кем-то. Играл в американскую рулетку. Не по вашему ли… наущению?
– Я думаю, вам лучше беспокоиться о своем пари, – ответил Раевич спокойно. – Подумайте о том, что я сказал. Предложение в силе. Это не шутка.
– Я поразмыслю. Душа все-таки.
– Есть еще кое-что. Условие. Возможно, оно вас заинтересует. Но о нем позже. Вы будете сегодня на балу?
В девять часов в ресторации, превращенной для этой цели в залу Благородного собрания, должен был состояться бал по подписке, на котором Печорин планировал присутствовать, чтобы познакомиться с Лиговскими – только у них он мог видеться с Верой, не вызывая подозрений.
– Непременно буду, – сказал он.
– Тогда и поговорим.
Стало ясно, что беседа окончена. Раевич обратился с каким-то вопросом к своему приятелю-банкомету, и Григорий Александрович обогнал его.
Через несколько минут Грушницкий поотстал от княжны, оставив ее на попечение матери, и поравнялся с Печориным.
– Держу пари, она не знает, что ты юнкер, – сказал ему Григорий Александрович. – Небось думает, что ты разжалованный.
– Может быть. Какое мне дело? – отозвался Грушницкий. – Ты ее ужасно рассердил. Она считает, что пугать подобным образом дам – неслыханная дерзость. Я едва смог ее уверить, что ты так хорошо воспитан и так хорошо знаешь свет, что не мог намереваться ее оскорбить.
– А что она?
– Говорит, у тебя наглый взгляд, и ты, верно, о себе самого высокого мнения.
– В этом она не ошибается. А ты не хочешь ли за нее вступиться? – спросил Печорин, желая поддеть собеседника.
– Мне жаль, что не имею еще этого права. Впрочем, ты сам себя высек. Теперь тебе будет трудно познакомиться с ними. – Грушницкий помолчал, ожидая от Печорина ответа. – Признайся, ты раскаиваешься? – спросил он через минуту.
– Если я захочу, то завтра же вечером буду у княгини, – ответил Григорий Александрович.
Юнкер скептически хмыкнул.
– Посмотрим.
– Даже, чтоб тебе сделать удовольствие, стану волочиться за княжной.
– Если она захочет говорить с тобой.
– Я подожду той минуты, когда твой разговор ей наскучит.
Проехали еще немного.
– А знаешь, Мэри очень впечатлительна, – сказал вдруг Грушницкий. – Это свидетельствует о тонкости натуры.
– Почему ты так думаешь?
– О тонкости нату?..
– Нет, о впечатлительности.
– Сегодня она сказала мне, что иногда ей кажется, будто за ней подсматривают.
– Что это значит?
