не признают и считают, что выбор между добром и злом возможно сделать только в одной земной жизни, другого шанса не будет. Далее рай или ад».
Глава 24
Ждите, вам – ПП
Свет за веками приятно гладил глаза: неяркий, рассеяный. Я поднял розовые шторки и обозрел окружающее меня пространство. Нынче это была светлица моего славенского дома. Рядом над вязаньем дремала Беляна. Я потихоньку выбрался из кровати, но половицы скрипнули под моей огромной ногой, отчего ключница проснулась. Беляна заохала и замахала на меня руками:
– Не вставайте, молодой господин, лекарь сказал – лежать вам надо.
– Мошенник твой лекарь, – громыхнул я, упиваясь мощью собственного голоса, – тащи одежду и квасу.
Спрашивать ее о событиях той ночи в княжеских палатах глупо, я и не стал. Велел подать тарантас, выпил квасу и полетел по улицам Славена в густеющих сумерках: без памяти я пролежал весь день.
Осетр встретил меня приветливо, хотя вид у него был усталый: мешки под глазами, взгляд загнанного зверя, подрагивающие руки. Воевода заметил, что я его разглядываю, и вдруг предложил:
– А давай на рушниках[140] тягаться.
Я не понял, о чем идет речь, но догадался, что воевода предлагает соревнование, ну что же – старому размяться просто необходимо, вон какой хмурый.
– Давай, да смотри не рассыпься! – запустил я шпильку под толстую шкуру Осетра.
Тут же гридни притащили грубые холщовые полотенца, убрали все со стола. Мы с Осетром взгромоздились на темные дубовые доски, уперлись ступнями друг в друга, в каждую руку взяли по полотенцу. Что делать, мне гридни подсказывали, да я и так сообразил. По сигналу начали тянуть, одновременно нажимая ногами и отклоняя корпус.
Старый вояка тянул, как «Кировец», а может, и сильнее, но я не поддавался, хотя бедра и спина немели от напряжения. Настал момент, когда я уже чувствовал, что моя «пятая точка» отрывается от столешницы, и усилил тягу, стиснув зубы и ругаясь на чем свет стоит. Раздался оглушительный треск, и оба полотенца разорвались, не выдержав напряжения. Под хохот болельщиков Осетр и я разлетелись в разные стороны. Я перекувыркнулся через голову и встал на ноги, воевода тяжело грохнулся на пол, но тут же вскочил, улыбаясь.
Потирая ушибленный локоть, Осетр протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал. Воевода зыркнул на смеющихся гридней, их как ветром сдуло. Посерьезнев, указал мне на деревянный стул с высокой резной спинкой.
– Спасибо, Василий, потешил! А теперь садись, поговорить надо… Тебя Михайло Вострый опросить рвется, а я хочу, чтобы ты вначале все мне обсказал: как там все было?
Я рассказал, что помнил: про зеленолицего козла, про дым. Про бумагу от водяников в конце прибавил.
Осетр внимательно слушал, отправил гонца, чтобы бумагу для кириков из моего дома привез, помолчал и с трудом произнес, как будто слова причиняли боль:
– Когда ты алебардой по полу грохнул, гридни сбежались, да поздно: Никодим уже не дышал, но дело свое сделал: Роман невредимым остался. Кстати, зайди потом к княжичу, он просил. Зеленомордого никто, кроме тебя, не видел, но умники наши следы темной ворожбы повсюду вокруг тебя и Никодима нашли. По всему выходит, из Жории пакостят. Что с этим делать – ума не приложу! Сам-то как думаешь?
А думал я про своего напарника – не разглядел в нем ни отваги, ни самопожертвования, вообще ничего, кроме непрезентабельной внешности – как ТТ[141], честное слово. Осетр еще подлил масла в огонь:
– Никодим урода ранил, и серьезно: там лужа целая черной крови натекла! Знать бы, как ему это удалось!
Чувство вины заставило спросить:
– Когда похороны?
Осетр удивленно поднял бровь:
– Вроде вы не особенно ладили?
– Но и врагами не были, хочу проститься, – буркнул я, – в Жорию ехать надо, козла зеленомордого прямо в Июрзе утопить, да и дело с концом.
– Верно ты, Василий, говоришь, но путь туда через Восточный лес и Дикое поле лежит. Там от степняков-ковыльников ступить некуда: мрассу, кеценеги, кайсаки, кубаи, гузторки, с гор тавазцы и чихи захаживают – их всех как будто мать сыра земля извергает, как болото комаров.
– Ничо, лес прошли и поле перейдем, – возразил я, – только туда малым отрядом соваться нечего – проглотят, как цапля лягушонка. Тут сотен пять, а то и тысяча – конный отряд надобен; ежели мрассу или там кеценеги наедут – скажем, посольство, дескать, союз заключать, мелких же, кубаев или тыринцев, – в капусту, чтоб неповадно было. Что скажешь?
Воевода помолчал, хмыкнул:
– Дело говоришь! Проводника бы нам толкового, знатока степных обычаев, а лучше и вовсе – ковыльника!
– Эх, был у меня такой, да в степь со своими подался, – посетовал я, – рано Улдуса отпустил, пригодился бы еще.
