Гленда протягивает руку и щупает мне лоб на предмет лихорадки. Вряд ли это хоть как-то может сработать, если вспомнить о ее перчатке и моей маске, блокирующих реальный контакт чешуи с чешуей, не говоря уж о том, что моя относительно холодная кровь всегда приспосабливается к температуре окружающей среды. Но это еще одна привычка млекопитающих, которую мы за многие годы у них подхватили. Чаще всего мы уже едва подобные жесты замечаем.
— Нет, — качает она головой. — Только не говори мне, что ты забыл.
Конечно же я забыл.
— Конечно же я не забыл, — говорю я.
Теперь Гленда почти смеется, не переставая удивленно качать головой.
— Рубио… ты просто черт знает, что за обормот. Два месяца тому назад я сказала, что прилечу в Лос-Анджелес, а ты сказал, закатывайся ко мне в контору, а я сказала, не выделывайся, а ты сказал, все путем…
— Да… действительно… — Я понятия не имею, о чем она говорит.
Тут Гленда бросает на меня один из
— Ты ведь не… Ты ведь ходил на собрания, правда?
— Каждые несколько дней. Уже почти десять месяцев трезв как стеклышко.
Гленда кивает. Ее вопрос вполне справедлив. Все это действительно кажется очень похожим на провал в памяти. Но я уже много месяцев, как слез с трав и свободен от амнезии. Тем не менее раз Гленда говорит, что у нас был разговор, значит, у нас был разговор.
— Заходи, — говорю я ей, отпирая дверь и широко ее распахивая. — Ми каса эс си каса.
Гленда хлопает меня по спине и заходит внутрь.
— «Каса» означает «дом», чтобы ты знал, Рубио.
— Дом, контора — какая разница? Здесь есть диван, и он весь твой.
Гленда оставила у входа пару чемоданов, и я с трудом отрываю их от земли, едва не наживая себе грыжу. Просто не верится, что на самолете из Нью-Йорка позволяют перевозить такую тяжесть.
— Так, понятно. Значит, эти кирпичи ты здесь планируешь на золотые слитки обменять?
Гленда тянется к одному из чемоданов и помогает мне затащить его в прихожую перед кабинетом.
— Девушка должна иметь выбор одежды, — говорит она.
— И как долго ты собираешься на этот раз здесь оставаться?
Долгий пристальный взгляд, как будто я сижу в клетке зоопарка, а она прикидывает, швырнуть мне арахис или нет.
— Ты ведь на самом деле не помнишь нашего разговора, так?
Я изо всех сил стараюсь его припомнить, но ничего не всплывает из мутных глубин.
— Вообще-то мне говорили, что такое будет случаться. Постгербальные провалы в памяти, так это называется. Пока я сидел на травах, мой мозг приучился все на свете забывать, но теперь, когда я чист, порой случается какая-то слабина, и несколько часов выпадают. — Я как могу напрягаюсь, пытаясь припомнить наш последний разговор, где-то с месяц тому назад. — Я помню… мы разговаривали… у тебя были какие-то денежные проблемы. Ты тогда сказала, что дело совсем труба.
Гленда качает головой:
— Те проблемы закончились. Теперь у меня опять все в полном ажуре.
Прежде чем я успеваю признаться в полном отсутствии даже малейших воспоминаний о нашем предполагаемом разговоре, звонит телефон. Я бросаю второй чемодан на пол — ударная волна как пить дать зашкалит сейсмографы в Калифорнийском политехе — и беру трубку.
— «Расследования Винсента Рубио» слушают.
— Подъезжай к дому. — Это Талларико. Голос у него не особенно радостный.
— Мистер Талл… Фрэнк, вообще-то я только что уехал от вашего дома. А Хагстрем все еще…
— Жду тебя через полчаса.
Прежде чем я успеваю вставить еще хоть слово, он обрывает связь, и в моей трубке звучат короткие гудки.
— Клиент? — интересуется Гленда.
— К несчастью. — Я смотрю на часы — уже почти пять вечера, а это значит, что мне сильно повезет, если я успею добраться до Палисадов менее чем за сорок минут. — Можешь здесь меня подождать? А когда я вернусь, мы бы в темпе пообедать отправились.
Гленда пожимает плечами и затаскивает один из своих массивных чемоданов на обтянутый черной кожей диван.
— Мне все равно придется долго распаковываться, — говорит она. — Есть тут подходящий платяной шкаф?
— Платяного нет, — сообщаю я ей. — Есть хозяйственный, куда уборщица швабры ставит. Типа маленький, затхлый.
