Субтильный кивнул.
– Учусь на втором курсе.
– В педухе?
– Нет. У нас филиал Томского университета недавно открыли.
– Круто. А скажи мне как филолог – филологу: чего бы мне у тебя долбануть?
Мальчик завертел головой, оборачиваясь на ядовито-цветастый ряд бутылок у себя за спиной, как будто не знал, что у него там стоит. Вид этой батареи вызвал у Филиппова предварительный, но весьма ощутимый приступ тошноты.
– Только из этого мне ничего не предлагай. Без обид, но я цветное не пью.
– Может, беленькую тогда?
– Водки? – переспросил Филиппов и ненадолго задумался.
Его всегда трогали и немного смешили французы, которые у себя в ресторанах тратили уйму времени на то, чтобы сначала рассадить народ за столом, потом заказать салаты, а когда подходило время для выбора сыров, они вообще становились так задумчивы и так глубоки, что Филиппов не мог удержаться от иронии. Он постоянно подтрунивал над своими парижскими друзьями и уверял их, что замысел монументального «Мыслителя» наверняка пришел Огюсту Родену в ресторане. Француз, размышляющий над меню, просто требовал запечатлеть себя в бронзе.
Как и русский, задумавшийся – не пора ли ему накатить еще.
Впрочем, была и другая причина у Филиной задумчивости. Он прикидывал – как пойдет. Опыт подсказывал, что затея была чревата немедленными последствиями, и вполне возможно было блевануть прямо тут, но изящный и по сути математический расчет привел его в итоге к полному позитиву.
– Скажем, семьдесят грамм… Как думаешь, смогу? – на всякий случай спросил он субтильного филолога, однако вопрос этот был уже риторическим.
– «Стандарт», «Парламент» или «Булус»?
– Что за «Булус»?
– Местная водка на ледниковой воде. Леднику больше тысячи лет. Он совсем недалеко отсюда. В Качикатцах.
– Давай Качикатцы, – махнул Филиппов рукой. – Пусть шотландцы удавятся. В каком колене клетчатого клана вода для вискаря хранилась тыщу лет?
Как только философский вопрос был решен, пришла очередь скучной прозы.
– Чем будете закусывать?
Филиппов погрустнел и уставился на трупики бутербродов, закутанные в полиэтиленовые саваны и выставленные – очевидно, для церемонии прощания – прямо на барной стойке.
– Может, с рыбой? – предложил филолог, указывая на сморщенную розовую плоть под целлофаном.
– Ты ее в прошлом веке поймал?
– Нет. Вчера привезли. На улице холодно – что ей будет?
– Да уж, – вздохнул Филиппов. – У вас тут, кстати, не только на улице холодно.
Он сделал губы колечком и выдохнул наружу немного своего родного, практически имманентного ему перегара. Тот послушно сгустился в белесое облачко.
– Видал? Это что такое? На отоплении экономите?
– Не знаю, – субтильно пожал плечами филолог. – Но, вообще-то, холода рано пришли. А коммунальщики осенью, как всегда, не готовы. Временные перебои с теплом. У нас там, у входа, уже два дня бригада ремонтников суетится.
– Видел я, как они суетятся, – хмыкнул Филиппов. – С такими работничками перемерзнем сегодня ночью тут, как клопы.
– В номера тепло дается в полном объеме. Прохладно только на первом этаже.
– Ты это называешь «прохладно»? Ничего, что я в пальто у тебя тут сижу?
– Сидите, пожалуйста. Мне все равно. Может, с колбасой тогда бутерброд, если не хотите с рыбой?
Филиппов ответил не сразу, потирая озябшую лысину.
– А колбаса у тебя с крысиными хвостиками?
– Почему с крысиными хвостиками?
– Ты когда-нибудь в колбасном цеху был?
– Нет.
– Вот если бы был, тогда бы не спрашивал. Они на ночь свою мясорубку вырубают.
Он многозначительно поднял брови, но бармен оказался не настолько догадлив. Филиппову пришлось поднять брови еще раз. Бармен снова не догадался.
