– И что?
– Не тупи. Представь огромную мясорубку. Просторную как вагон… Или как вот этот твой бар. Хотя это, конечно, не бар. Все, что угодно, только не бар. Зал ожидания в поселковой автостанции. Я тебе потом расскажу, какие бывают бары. В Барселоне на Рамбла я однажды очень серьезно завис в одном заведении… Ладно, это сейчас не важно. Короче, здесь у тебя мясорубка. Туши, туши… Коровьи, свинячьи… Мясо, кровища целый день. Кишки перекрученные. Все как положено. Ты это дело тут перемалываешь, кости дробишь, мозг по стенам – в общем, всё круто. Фарша у тебя до фига. Вечером надо идти домой. Рабочий день у тебя закончился. Что ты делаешь? – пародируя эпизод из «Desperados», Филиппов перегнулся через стойку к бармену и сделал тарантиновскую ложно-драматическую паузу, следом за которой должна идти непременная банальность. – Все верно, сынок. Ты нажимаешь на кнопку.
Юноша за стойкой перестал зябко поеживаться, с интересом наблюдая за тем, как Филиппов руками, голосом и даже лицом изображает затихающую после отключения промышленную мясорубку.
– И тишина, – негромко сказал тот, прекратив гудеть. – The rest is silence…
Несколько секунд они оба молчали, оставаясь неподвижны, а потом Филиппов сделал эффектный жест, который подсмотрел у одного актера тамбовского драмтеатра, выступавшего в детском спектакле «Поющий поросенок».
– И вот в этот момент… – торжественно заговорил он, гипнотизируя бармена убойным сочетанием тамбовского жеста и загробных интонаций Эдварда Радзинского. – В этот момент появляются крысы… Ты «Ревизора» читал?
– Да.
– Так это совсем не те крысы, которые приснились Городничему. Помнишь? Пришли, понюхали и пошли прочь. Нет, мой родной, этих не две. И они не уходят. Они пришли на всю ночь голодной оравой не нюхать, а жрать. Ты представляешь себе – сколько всего остается в этой выключенной мясорубке? Думаешь, ее чистят? Или, думаешь, крысы пропустят хотя бы одну ночь? Фига с два! Ходят как на работу, как паровоз по расписанию! И жрут целую ночь. Во все свои наглые крысиные морды. А вот теперь представь, что происходит наутро… Когда возвращаются эти… ну как их… колбасники, и кто-то из них врубает мясорубку опять. Думаешь, крысы пожрали, сказали спасибо и тихо пошли прочь? Или, может, у них есть такая дежурная крыса из крысиного МЧС, которая сидит на часах и ровно в половине седьмого утра говорит им: «Ребята, пипец, время валить, а то сейчас придут злые дядьки, и будет нам всем не до смеха…» Думаешь так? Вот я что-то сомневаюсь… Что-то мне кажется – нет у них такой доброй, симпатичной и внимательной крысы. А это значит, что, когда колбасники утром врубают свою шарманку, там внутри полно крыс. Наевшихся, доверчивых божьих тварей. И все они, дико при этом визжа, быстро превращаются в фарш. А теперь честно скажи мне – ты уверен, что кто-то каждое утро отделяет этот «предварительный» фарш от основного? Такой специально обученный, опытный, гигиенический человек. Нет? Вот и я не уверен… Короче, давай свою водку. Теперь я готов.
Впечатленный этой яростной импровизацией бармен покосился на свои бутерброды под сморщенным целлофаном. Его замешательство можно было понять. Во-первых, раньше он никогда так глубоко не задумывался о колбасе, а во-вторых, ему еще не встречались такие необычные люди.
– Чем тогда закусывать будете?
– А давай-ка ничем, – махнул рукой Филиппов. – Для чистоты впечатлений. Надо распробовать эту твою тысячу лет.
Однако никакого миллениума он в местной водке не ощутил. Даже полмиллениума там не определялось. Тошнота подкатила, как от обычной водяры. Филиппов инстинктивно прижал ко рту правый кулак и затаил дыхание. Где-то внутри беспокойного организма заработал вулкан. Тем не менее опыт и многолетние упражнения настолько закалили его, что в конце концов он вышел победителем в неравной борьбе.
Так древние греки, заведомо уступая в численности персидскому войску, все же не уронили свое достоинство в битве при Марафоне.
– Наколол ты меня… – выдохнул Филя и посмотрел на притихшего бармена. – Правильно поет Илья Лагутенко: «Водка – трудная вода». Хуже мне было только от водяры моего детства. Так она хоть стоила всего шесть рублей.
– Шесть рублей двадцать копеек, – поправил бармен.
– Тебе-то откуда знать? – удивился Филиппов.
– Я помню.
– Генетической памятью?
– Нет, я сам эту водку пил.
– Да ладно тебе. В предыдущей жизни?
– Почему? В этой. При Андропове, кажется.
– А ты с какого года? – насторожился Филиппов, понимая уже, что его не разыгрывают, но все еще доверяя своим глазам.
– С шестьдесят восьмого.
– Да иди ты. Тебе сорок лет?
– Почти, – улыбнулся бармен. – А что, не видно?
– Погоди, но ты же сказал – на втором курсе учишься.
– Да. На заочном. Платить, правда, приходится, потому что второе высшее, но мне интересно. Я по первому образованию горный инженер.
