недостаточным. Чувствительно стукнувшись пару раз плечом об угол гигантской сваи, он стал осторожней и решил больше полагаться на слух. Скулившая псина постоянно меняла свое местоположение, поэтому Филя в конце концов плюнул на ее поиски и двинулся к противоположной стороне дома.
В любой другой ситуации он сам сравнил бы эти блуждания в кромешной тьме посреди огромных квадратных столбов с беготней подопытной мышки в исследовательском лабиринте, однако сейчас от его иронии не осталось никакого следа. Наряду со всем остальным в его трясущемся организме холод парализовал Филин сарказм, пофигизм, злую насмешливость и казалось, что даже саму способность мыслить. Тягучие обрывки того, что раньше было бы мыслями, переползали в его голове с места на место, как замерзающие улитки, не складываясь практически ни во что. Он представлял, что очутился под брюхом динозавра из фильма Стивена Спилберга, вспоминал про джунгли и про тепло, усмехался тому, что именно здесь, под такими домами, летом было самое лучшее место, чтобы спрятаться от невыносимого местного зноя, а еще сходить в туалет, а еще выпить водки из горлышка перед школьной дискотекой, или дождаться Нину, когда она пойдет с репетиции, а потом вбежать за нею в подъезд.
– На фига я полез сюда? – содрогаясь, выдавил он. – Надо было… там…
Налетев еще несколько раз на сваи, он понял, что в поисках псины потерял направление и, возможно, идет не поперек, а вдоль дома, подобно фрагменту планктона, путешествующему в теле кита. Или подобно Ионе, которого проглотили не в Средиземном море, а далеко за полярным кругом, и кит ему достался свежемороженый, а не уютный и теплый, как полагалось в первоисточнике.
Негнущимися пальцами Филя попытался чиркнуть колесиком своей зажигалки. С тем же успехом он мог бы чиркать протезом или полностью парализованной рукой. Даже засунуть зажигалку обратно в карман было уже проблемой. Филя попал туда в итоге далеко не с первого раза. Именно в этот момент его кто-то слегка толкнул, и в испуге он обернулся. Резко выбросив руку, он никого перед собой не нашел. То, что его толкнуло, судя по всему, отскочило назад и в следующее мгновение слегка зарычало.
– Это ты, тварь, – пробормотал Филя, опуская руку пониже и все равно не находя ничего. – Иди сюда… Как тебя там…
Он попытался припомнить кличку того повешенного пса из театра, но, кроме дурацкого «Бобика», на ум ничего не приходило. Свистеть у него тоже не получилось. Омертвевшие от холода губы никак не складывались в нужную форму, и вместо призывного свиста из него с легким гудением вырывался только призывный пар. Тем не менее этого оказалось достаточно. Пес еще раз толкнул его носом и, отбежав на пару шагов, опять заскулил. Филя двинулся на его звуки. Толчки повторялись, Филя шел туда, где скулило, и вскоре понял, что дело пошло.
– Вы-хо-дим… – мычал он, подбадривая то ли себя, то ли взявшую над ним шефство псину. – Давай, ро-ди-мый… да-ввв-ай…
Выбравшись наконец из-под дома, Филя понял, что без пса он, скорее всего, бы погиб. С этой стороны доступ к сваям был почти наглухо перекрыт жестяными листами. Оставался лишь небольшой проход шириной в полтора метра, и к нему, словно к незамерзающей полынье из ледяной бездны, вывел Филиппова добрый пес.
– Эй… Ты где? – негромко позвал Филя, без сил опускаясь на какую-то шаткую кривую оградку.
Но в следующую секунду его буквально подбросило. Метрах в двухстах от дома, из-под которого он чудом только что вышел, темноту разрезала ровная как стрела, уходящая бесконечно влево и вправо полоса огня.
– Ад, что ли? – выдохнул он. – Достал со своим театром…
Чем ближе он подходил к пылающей черте и чем плотнее сгущался вокруг полыхавшего впереди огня ледяной мрак, тем сильнее росла в нем уверенность, что всё это снова шутки демона пустоты и, кроме морока и обмана, его ничего не ждет. Подходя к полосе поднимавшегося метра на полтора пламени, Филя уже был уверен, что мечущиеся перед огнем тени – это, конечно, черти, и топку свою они раскочегарили, чтобы припугнуть его, Филю, но облегчать им задачу он, разумеется, не хотел. Он практически не сомневался, что раскусил очередную каверзу давнего своего приятеля, а потому бояться ему было нечего.
– Давайте, давайте… Всё только кажется… Всё это один голимый буддизм… – бормотал Филя, прибавляя и прибавляя шаг. – Иллюзия… Ничего нет… И меня здесь нет. А значит, могу делать всё, что хочу… Блин, как холодно…
Тепло он ощутил метров, наверное, за двадцать. Физически это, скорее всего, было невозможно, однако он не только видел пламя, но и осязаемо чувствовал его даже на таком расстоянии. Тепло, словно детское дыхание, которое уловить может одна лишь склонившаяся над колыбелью мать, коснулось его стянутого в неподвижную маску лица, и Филя понял, что сейчас снова заплачет. Причины для слез у него на этот раз никакой не было, но нарастающий с каждым его шагом жар вызвал в нем какие-то механические изменения, как будто в нем что-то растаяло, развалилось, и эти перемены вынудили его вытащить скрюченную от холода руку из кармана пальто и судорожно вытирать ею саднившие то ли от ожогов, то ли уже от обморожения щеки.
– Зд-д-д-орово, черти, – стуча зубами, сказал он, когда подошел к огню.
Ни одна фигура из тех, что ворошили дрова под огромными трубами, не обернулась.
– Эй! – негромко закричал он, задетый тем, что опять оказался на последних ролях. – Я пришел! Вы совсем офигели?
Два существа в огромных бушлатах, монтажных шапках и неуклюжих ватных штанах выпрямились и молча уставились на него. В дыму он почти не видел их лиц. Огненные блики дьявольскими эполетами плясали у них на плечах, бушлаты маслянисто блестели. Вокруг все шипело, трещало, гудело и булькало. Снег под ногами из твердого, как бетон, покрытия превратился в темное чавкающее месиво – оплыл и клубился паром. Филины кеды начали ощутимо набирать влагу, дым разъедал ему глаза. Постояв неподвижно пару секунд, двое в бушлатах вернулись к своим занятиям.
