Хайди фыркнула:
– Да уж. А кто выбирал гостиницу – ты или он?
– Он.
Холлис как раз дошла до своей платформы. Народ толпился в ожидании поезда.
– Эк ты по нему сохнешь.
– Ничего я не сохну.
– Не смеши мои седые яйца.
– У тебя их нет.
– Откуда ты знаешь? – сказала Хайди. – Брак.
– Что брак?
– Меняет человека.
– Что там муйло?
– Выпустили под залог. СМИ помалкивают. Пирамида на полмильярда. По нынешним делам о такой мелочовке и говорить стыдно. Это как иностранные маньяки.
– Какие маньяки?
Подошел поезд.
– Америка – столица сексуальных маньяков. Иностранные маньяки – все равно что японский бейсбол.
– У тебя все нормально, Хайди?
– Нашла спортзал. В Хаки.
– В
Двери открылись, толпа повалила в вагон, увлекая Холлис за собой.
– А я решила, это где придумали камуфло. – Разочарованным тоном. – Типа Силвер-лейка. Навороченная креативная туса. Но спортзал нормальный, без дураков. Сэ-бэ-и.
Дверь за Холлис закрылась. Плотное объятие толпы, чужие запахи, прижатый к ноге чемодан.
– Это еще что?
– Смешанные боевые искусства, – ответила Хайди таким тоном, словно это сорт мороженого в меню.
– Не советую. Вспомни боксеров, – посоветовала Холлис. Поезд тронулся. – Ладно, я отключаюсь.
– Пока, – ответила Хайди и повесила трубку.
Шесть минут по десятой линии, и Холлис уже шла по станции «Одеон». Колесико все так же щелкало. Она вдвинула ручку чемодана и втащила его по лестнице, в косой вечерний свет, звуки и запахи машин на Сен-Жермен, такие знакомые, будто она никуда и не уезжала. И сразу накатил страх, понимание, что Хайди права: ее, Холлис, просто тянуло на место преступления. И сразу все всколыхнулось, как наяву. Запах его шеи. Библиотека его шрамов, иероглифических, которые читаешь, водя по ним пальцем.
– Прекрати, – сказала она себе, выдвинула ручку и по брусчатке – смерть колесикам – покатила чемодан к гостинице. Мимо фургончика со сластями. Мимо маскарадных костюмов в витрине: атласные пелерины, маски чумного врача с непристойными носами. Мимо аптеки на углу, где продавали гидравлические массажеры для груди и шведские сыворотки для лица в ампулах, словно новейшие вакцины.
В гостинице молодой человек за стойкой узнал ее, но не обратился по имени. Скорее сдержанность, чем недружелюбие. Холлис назвала себя, подтвердила, что платит за номер Милгрима со своей карточки, и получила ключ с головой льва на тяжелом бронзовом медальоне. Лифт был даже меньше, чем в «Кабинете», но современнее, вроде бежевой телефонной будки. Стоять в телефонной будке – почти забытое ощущение. Как все изменилось!
Коридор третьего этажа, массивные некрашеные стропила. Тележка горничной с полотенцами и маленькими брусочками мыла. Отпереть дверь в номер.
По счастью, ни ее, ни Милгрима не поселили в номер, где она жила с Гарретом, хотя вид из окон был практически тот же. Комната размером с кабинетовскую ванную, может, меньше. Все темно-красное, черное и золотое; псевдокитайский декор, который оформители «Кабинета» заменили бы бюстами Мао и пролетарскими агитационными плакатами.
Странно было очутиться не в «Кабинете». Дурной знак.
Надо подыскать себе квартиру, подумала Холлис и поняла, что не знает, в какой стране хочет жить, не то что в каком городе. Положила чемодан на постель. В номере – даже не пройтись, разве что в узком проходе вокруг кровати. Машинально пригибаясь под нецифровым телевизором, закрепленным на белом кронштейне под потолком. Гаррет рассадил о такой голову.
Холлис вздохнула.
Глянула на здание напротив, вспоминая.
