– Что случилось? – быстро спросила Анна.
– Гарри меня немного тревожит, – ответил Михаил Иванович.
– Ты его боишься? – удивленно вскинула брови Анна.
Чигорин покачал головой:
– Нет, я не об этом. Этот мальчик – гениальный шахматист. Но в последние дни с ним явно что-то происходит. Он ходит сам не свой и проигрывает партию за партией.
– Главное, чтобы ты выигрывал, – мягко сказала Анна.
– Да, конечно… Но в этом американце есть божья искра. Обидно видеть, как эта искра затухает.
– Да, мне тоже его жаль. Может, у него что-нибудь случилось?
– Может быть. Но он так неразговорчив.
– Знаешь что… Забудь о нем. Забудь обо всем. Ведь мы вместе.
– Да, ты права.
Анна попыталась его обнять, но вдруг Чигорин ее остановил.
– Ты должна уйти от Бостанжогло, – твердо сказал он.
На лице Анны отобразилась душевная боль, щеки ее словно бы осунулись, скулы обозначились четче.
– Я уйду. Обязательно уйду. Но не сейчас. Сейчас я… не могу.
Чигорин выслушал признание Анны молча, хмуро глядя на ее бледное, взволнованное лицо.
– Значит, Бостанжогло удерживает тебя силой? – спросил он после того, как Анна закончила говорить.
– Не в этом дело, – тихо ответила Анна.
– Тогда в чем?
– Ни в чем. Просто ты должен немного потерпеть.
– Я решу эту проблему, – сказал Чигорин твердым голосом. – Останься сегодня у меня.
Анна покачала головой:
– Нет, не могу. Я должна вернуться. Но я приду к тебе снова.
– Когда?
– Как только появится возможность. Но… ты никому не должен рассказывать о нашей связи. Если Бостанжогло узнает, он натравит на нас своих людей. Он страшный человек, Миша, и у него в друзьях настоящие чудовища. Я знаю это наверняка.
Чигорин презрительно улыбнулся.
– Милая, неужели ты думаешь, что я боюсь его? Или этих его людишек? Да я один справлюсь с десятком Бостанжогло!
– Если бы речь шла о честной драке, я бы ни секунды в тебе не сомневалась. Но такие, как Бостанжогло, действуют исподтишка. Чужими руками.
– Да, но я…
Анна положила пальчик ему на губы.
– У нас еще есть немного времени, – сказала она глубоким, хрипловатым голосом. – Давай не будем тратить его на разговоры. Иди ко мне!
Шахматист сжал девушку в объятиях.
Всем хорош русский город Санкт-Петербург, но уж больно жесток да холоден. Вьюга не утихала уже второй день, завывая в оконных щелях и бросая в темные стекла пригоршни колючего снега.
Чигорин сидел у себя, чаевничал. Он ел маковые баранки и не чувствовал их вкуса. Пил крепкий, сладкий чай, а казалось – воду. Все его мысли были о ней, о той девушке, которую он так внезапно и так крепко полюбил. За плечами у Михаила Ивановича была целая жизнь – трудная, полная лишений, страстей, обид, яростных сражений, упорной работы и тяжелых побед. Был неудачный брак и еще несколько влюбленностей, которые закончились ничем. Чигорин считал себя «тертым калачом» и имел для этого все основания. Но сейчас он вновь чувствовал себя двадцатилетним мальчишкой. И эта перемена произошла с ним буквально за три дня. Как же такое могло приключиться?
Будь Чигорин поэтом, он бы не забивал себе голову глупыми вопросами, а взялся бы за перо и написал сонет или мадригал. Но, как мы уже горорили выше, Чигорин не рассуждал и не мыслил поэтическими категориями. Он был шахматист – то есть человек, который, подобно апостолу Фоме, верит в существование вещи не тогда, когда видит ее собственными глазами, а когда ощупывает ее твердыми пальцами мысли.
Вот и сейчас, вместо того чтобы, подобно Петрарке, писать сонеты своей Лауре, Чигорин отхлебнул чаю, посмотрел на свое отражение в окне и громко спросил:
– Как же это произошло, что ты так втюрился, а?
Замолчав, он выжидательно посмотрел на окно, будто рассчитывал на то, что оно, уж неизвестно каким образом, ответит ему на этот трудный вопрос. И, возможно, так бы и случилось, но в этот момент в дверь квартиры Чигорина тихо постучали.
