— Я к Донатосу пойду. Узнаю, чего тут стряслось, пока мы кости грели.
— Угу…
Так они и разошлись каждый по своим делам.
В темнице обережница сняла с головы волка тканину и разрешила:
— Перекидывайся.
Зверь встряхнулся, по шкуре пронеслись зеленые искры — и с пола поднялся уже человек.
— Я исчесался весь, — сказал он и присвистнул, оглядываясь. — Вот так покои…
— Тебе сойдут.
Лют, словно не услышал ее слов, растирал руки и плечи.
— Спину почеши. — Он повернулся.
— Ошалел? Может, еще и поцеловать? — рассердилась она.
— Можно, — ухмыльнулся пленник. — Ну почеши — трудно, что ли?
И передернул плечами.
— Врезать бы тебе, нахалу. — Она вышла и закрыла темницу.
— Хоть пожрать-то дадут? — донеслось вслед.
— Обойдешься.
…Вечер принес нежданную метель. Непогода выла и стонала. Ветер швырял колючий снег в каменные стены, поднимал и нес белые вихри, качал деревья. Лесана сидела в своем покое, смиряясь с известиями, которые принес Тамир.
Обережники часто видят смерть. Иногда она проходит совсем близко, иногда касается темным крылом, а бывает, как сейчас, укрывает черным покрывалом тех, кто дорог, кто живет в сердце.
Рядом сопел на лавке утомившийся за столько дней пути Руська. Неужто и его — дите глупое — ждет такая же злая участь: хоронить тех, кто дорог, кто мог бы еще прожить очень-очень долго, но… не прожил? Ведь когда-то и ему скажут, что сестры больше нет. А, может, напротив. Вот так же, приехав однажды в Цитадель, Лесана узнает, что брат не вернулся…
Лют лежал на жестком топчане и дремал. Было тихо… Лишь изредка в дальнем куту кто-то вздыхал и ворочался. Но это не мешало, напротив, успокаивало. Когда хлопнула тяжелая дверь каземата, пленник приоткрыл глаза и усмехнулся. Лесана. Знать, поведет его с Главой беседовать.
Оборотень прикрыл веки, продолжая улыбаться.
— Эй, — позвала девушка, — ты дрыхнешь, что ли?
По голосу заметно, что удивляется. Хотя, что удивительного? Чем еще здесь заниматься? Плакать?
Мужчина со вкусом зевнул и ответил:
— Уже нет.
— Поднимайся тогда. — Она отворила решетку.
Волколак встал и прохромал к выходу.
— За мной ступай… — буркнула обережница и направилась прочь из узилища.
Идти пришлось недолго — несколько переходов да лестниц.
Там, где в стенах горели факелы, Лют зажимал глаза ладонями и недовольно рычал. Так поднялись на самый верх. Уже на четвертом ярусе крепости пленник отстал и поглядел в один из продухов в стене. Присвистнул: высоко! Кажется, до звезд рукой подать.
— Будешь ворон ловить — в поводу за собой таскать стану, — рассердилась Лесана и дернула оборотня за рукав.
Но он все-таки вдохнул полной грудью студеный зимний ветер, тянувшийся через продух, и лишь после этого пошел, куда тянули:
— Не надо в поводу. Просто у вас там воняет… Что, уж и подышать нельзя?
Девушка промолчала. Он злил ее. Одним своим видом злил. Да еще нахальство это! Хотелось гнать стервеца до покоев Клесха пинками, и только здравый смысл удерживал от этого бесславного поступка. Чего уж над беззащитным-то измываться? Хотя… он-то бы ее жалеть не стал. Это уж наверняка.
Лесана распахнула дверь в горницу креффов, и Лют за ее спиной глухо вскрикнул от боли. Сияние лучин после темноты переходов показалось ярким, как солнечный свет, и больно ударило по глазам. Волколак закрыл лицо локтем и незряче ступил вперед.
— Ишь ты, какой нежный, — послышалось откуда-то слева.
— Тебе прутом по глазам стегнуть — поглядел бы, как стерпишь, — огрызнулся пленник и тут же получил затрещину от стоящий позади Охотницы.
— У меня уже весь затылок в шишках… — буркнул волколак.
