челюстями:
— Не оборотень. Диво.
Обережник кивнул:
— Знаю, что не оборотень. Мы тоже всю ее общупали. Будь у девки отец или хоть братья старшие, пришлось бы Орду жениться, — и мужчина хохотнул.
— Видать, сожрать собирались, а она от страха умом оскудела… — протянул Ихтор.
Полян оживился:
— Ты не думай: она смирная; покуда ехали, худа не было от нее. Как ребятенок малый.
Ладони целителя охватило голубое сияние, скаженная, узрев такое диво, испуганно пискнула и подалась назад, отстраняясь.
— Тихо, тихо, не бойся… — зашептал крефф. — Дай погляжу, что с тобой.
Девушка глубоко вздохнула, зажмурилась и словно окаменела, перетерпевая льющийся на нее Дар.
Лекарь отнял руку.
— Не помочь ей, Полян. Рассудок тьмой скован, как завесой. И Даром не пробиться. Прежде я этакого не видел. Но ты прав — злобы в ней нет.
— Так, может, оставишь ее пока у себя? А то Донатос пришибить грозился… — Сторожевик с надеждой посмотрел на мужчину.
Тот в ответ кивнул:
— Пусть пока остается. К вечеру придумаем, куда ее отправить: может, на поварню, может, в конюшню. А пока вон с Рыжкой поиграется.
— Правда, что ль, кошка у тебя? — изумился Полян.
— Ага, — кивнул целитель.
— Ну вот одна за другой присмотрит, — обрадовался сторожевик. — И тебе спокойнее будет, Светла животину не обидит. Правда ж, Светла?
— Не обижу, дяденька, — кивнула скаженная. — Только некогда мне с кошкой играться, свет-то мой ясный как без пригляда?
— А чего за ним приглядывать? — подивился одноглазый лекарь.
— Как чего? — всплеснула руками дурочка. — Заморенный, на просвет всего видать. Да и душа болит у него. Ой, как болит, дяденьки.
— Была б она у него… — пробурчал Ихтор.
Светла от этих его слов посуровела и нравоучительно заметила:
— Душа, пригожий мой, у всех есть. Только болит она у всякого по-разному, — девушка посмотрела на креффа со строгостью и закончила: — А у него она больше вашего болит, потому как измученная вся.
— Это кто ж его измучил? — насмешливо спросил лекарь.
Блаженная покачала головой, дивясь такой недогадливости:
— Кто ж человека сильнее его самого измучить может? — вопросом на вопрос ответила она. — Сам. Сам всё.
— Тебе сказано — не суйся к нему, — рассердился Полян. — Близко даже не подходи. Живи вон у Ихтора. Он не тронет.
— Нужна она мне! — испугался целитель. — До вечера пересидит, а там определю куда-нибудь.
Сторожевик покачал головой:
— Сказала ж она — добрый ты. Пойми, это чудо еще не к каждому пойдет. Фебра вон увидела — так затряслась как осиновый лист. Говорит, мол, смерть над ним крылья расправила. Ну сам посуди, куда ее еще девать? Обидеть могут, — терпеливо увещевал колдун насупившегося креффа.
Лекарю и правда было жаль девку. Одно дивно: как она в Донатосе душу разглядела?
— Ладно, оставляй беду свою, — махнул Ихтор рукой. — Нынче к Нэду схожу, узнаю, как с ней быть.
Радость свою Полян даже скрывать не стал. Сбыл с рук обузу, пристроил под надежное крыло, что еще надо? Целитель дурочку не обидит, всяк знает — нет в нем лютости. Мужик он хоть суровый, но справедливый. Глядишь, убережет дуреху, коли та Донатоса из головы не выкинет.
Когда сторожевик ушел, Ихтор напоил скаженную успокоительным взваром. Кто знает, как себя на новом месте поведет? Девка выпила настойку покорно, не прекословя, и потом так же послушно отправилась с креффом в трапезную.
Оказавшись среди выучей, которые исподволь бросали на чудачку любопытные взгляды, девушка не растерялась и даже не смутилась. Уселась на лавку, но прежде чем взяться за ложку, принялась вертеть головой, словно выискивая кого-то, только ей одной ведомого.
— Чего крутишься — блохи, что ли кусают? — Ихтор придвинул дурочке миску с хлебовом. — Ешь.
— Да где же радость-то моя? — Блаженная тревожно озиралась, едва сдерживая слезы. — Что ж не идет? Остынет же все!
— Послушай меня, — целитель развернул дурочку к себе. — Радость твоя — наузник. Он днями спит, ночью мертвых упокаивает. И сейчас, поди, дрыхнет, не вспоминает про тебя. Ешь. Голодом тут никого не морят.
Светла сморгнула слезы и взялась за ложку. Но ела медленно, через силу. Наконец, вскинула на целителя полные тоски глаза и спросила с мольбой в голосе:
— А пойдем, пригожий мой, его проверим, а? Вдруг захворал? Ой, с лица был бледен…
