занятию.
Целитель поглядывал на нее и улыбался. Вот же… Казалось бы, кошка — животина самодовольная и своенравная. А сколько от нее тепла? Ведь и гладиться лишний раз не дастся — цапнет и стрелой убежит, ищи ее до вечера. Но отчего-то и уютнее с ней, и нет-нет — будто домом повеет.
— Рыжка! — позвал мужчина и подергал перед носом у пушистой чистюли пеньковой веревочкой, дразня.
Кошка смерила человека взглядом, полным презрения, и отвернулась, давая понять, что она думает о нем и его неуклюжих попытках ее расшевелить. Крефф хмыкнул и погладил любимицу. Она благосклонно плюхнулась на спину, вытянулась на подоконнике и подставила рыжее пузо под руку.
— Опять свою блохастую тискаешь? — В пропахнувшую травами комнатушку заглянул Руста.
Рыжка посмотрела на него, как на больного пса: брезгливо и с презрением, а потом отвернулась. Ихтор в который уже раз задумался — отчего кошка так не любит рыжего целителя? Хотя… кого она тут любила? Увидать бы диво этакое.
— Там обозники из Любшичей пришли. А с ними знахарка. Травы привезла на продажу. Сходи, может, глянь, есть там что годное или нет.
Обережник посмотрел на Русту единственным глазом и спросил сухо:
— А тебе зенки замазали, что ли?
— Да там… в обозе вдовушка занемогла, — рыжий растянул губы в глумливой улыбке, — сговорились посмотреть ее недуг.
Ихтор пожал плечами:
— Ну так смотри. Вон в Северную башню тащи ее. Там сундук внизу, на нем только ленивый недуги не смотрел. А допрежь…
Он хотел продолжить, сказать, что допрежь пойдет Руста и перетрясет все те охапки разнотравья, что им привезли, но осекся… Потому что мельком увидел в окно, как отразился солнечный луч от знакомой огненной макушки, как сверкнула в толпе рыжая коса…
— Вернусь через треть оборота — чтоб духу вашего тут не было, — бросил Ихтор через плечо и поспешил прочь из каморки, оставляя собеседника недоумевать.
Когда целитель вышел на крыльцо Башни и принялся вертеть головой в надежде отыскать взглядом ту, ради которой плюнул на Русту с его бесстыжестью, из толпы вынырнул злой, будто сыч, Койра. Старик шагал, прижав к груди кошель с деньгами, тревожно озирался и вообще был похож на боязливую бабу, которая опасается татей-лихоимцев.
— Очумели! Как есть очумели, клятые! — пожаловался ларник, едва не плача. — Серебрушку за мешок проса!
— Жить-то на что-то надо, — Ихтор не отрывал внимательного взгляда от мелькающих голов, — а с Цитадели не убудет.
— Не убудет?! — Старый крефф заковылял вверх по каменным ступенькам. — Чай, вас наперечет теперь! Откуда денег взять? По миру скоро все пойдем, как бродяги перехожие!
— Ну, а коли нас наперечет, так, значит, едоков меньше… — заметил лекарь, не проявляя никакого сострадания к горю скупердяя.
— Я за такие деньги покупать ничего не буду! — обиделся на мужиков Койра и насупился, сведя косматые брови на переносице. — В прошлом годе за четвертушку брал. Совсем стыд потеряли.
— Да ладно тебе, — Ихтор потер обезображенную щеку. — Им за защиту еще платить, а лето вон какое засушливое. Радуйся, что хоть это привезли.
— По миру пойдем! — снова завел прежнюю песню старик, но обережник, не вслушиваясь более в его причитания, спустился на двор, внимательно оглядывая приезжих.
— У, разорались… Орут и орут, будто Встрешник их за бока дерет… — послышалось рядом сварливое бухтенье — то Нурлиса, переваливаясь на кривых ногах, шла в свою каморку, неся в каждой руке по полену. — Как дала бы вон поперек горба-то! Приехали они… Дома не сидится! Ездят!..
Судьба, что ли, креффу нынче слушать этих сварливых стариков? Или то знак? Мол, скоро и сам таким же станет — будет ходить, скособочившись, ругать погоду, Нэда, деревенских мужиков и возросшие цены на ячмень. Хранители прости, подумается же такое!
Но вот опять, будто теплые солнечные лучи, будто золотая россыпь вспыхнула в толпе! Неужто и вправду? Нет, Ихтор понимал — не может она приехать. Что ей тут делать? Да и вообще… Но он все равно как зачарованный шел вперед, стараясь не потерять из виду сияющий затылок, не замечая толчеи и оживления…
Он, по чести говоря, даже не подумал о том, что ей скажет. Казалось, вот она обернется, и слова польются сами собой. Они ведь уже разговаривали, и это было так просто, будто знали друг друга много-много лет. Ему и хотелось от нее именно этого — доброй беседы, улыбки, теплоты во взгляде. Никто на него прежде так не смотрел. Взять хоть Айлишу, которая не была ни жестокой, ни равнодушной. Даже она — наивная нежная девочка — дрожала от отвращения и брезговала обезображенным креффом. Чего уж говорить о других. Ихтор привык, что обликом своим вызывает у девок испуг. И потом уж — неловкость, жалость.
А Огняна стала первой, кто словно бы не заметил его уродства.
— Здравствуй… — Рука целителя коснулась девичьего плеча.
Поворот головы и… на него смотрит незнакомая конопатая круглолицая девушка. Широкие скулы, вздернутый нос, карие глаза, наполняющиеся ужасом.
