— Боишься стать ребенком?
— С ума сойти боюсь. И так вон прикидывался дебилоидом, экс-трасенсом-недоучкой.
— Ну, по факту, ты — он и есть.
— Да сейчас. Я абсолютно здоровый человек.
— Только разговариваешь сам с собой, на десяток голосов.
— Я разговариваю не с собой, а с вами.
— Так, может, мы — твое раздесятерившееся внутреннее «Я», и ты давно сбрендил?
— Не дождетесь. Кстати, как вояки-то меня отпустили? Кажется, даже не заметили, как ушел.
— Подумаешь, премудрость. Мы просто тебя прикрыли.
— Каким таким образом?
— Сдвинув пласты видимого… Долго объяснять, да и не поймешь ты. Лучше под ноги смотри.
— А, черт, ну вот опять.
— Что и требовалось доказать.
— Я так всю рыбу разбужу.
— Ну, по факту, тут живет не совсем рыба…
— Заканчивай умничать, кукла! Блондинкам не положено иметь мозги.
— Прекратите препираться. Впереди территория банши.
— Если скажу, что мне ссыкотно, ничё так будет?
— Угомонись, прикроем. Просто иди вперед.
Добравшись, наконец, до берега, человек в плаще скрылся в клубах белесого тумана.
Глава 6. ДОЛГ И СОВЕСТЬ
По обеим сторонам дороги и до горизонта — однообразный, немного унылый пейзаж: едва тронутый таяньем снег, еще голое разнолесье. Ранняя весна — не самый верный друг карельской природы. Все ее величие раскрывается гораздо позднее, когда пробудившиеся деревья надевают роскошные платья из пахучей, сочной листвы. Они ловят в мягкие объятия ветер, разговаривая с солнцем десятками птичьих голосов. Они скрывают в пушистом подлеске животных, даруя им дом и пищу. Приход ранней осени лес празднует в новых пестрых нарядах, соревнуясь сочностью цвета со скоморохами прошлого. Его живые краски везде: на каждой веточке теплые тона листьев, под каждым кустом холодные — ягод. Но лишь зимой в полной мере ощущаешь всю нежность, всю легкость и хрупкость этой природы. Когда суровая вьюга укрывает землю снежной ватой, когда лютые морозы заковывают оголенные деревья в хрустальные панцири изо льда, несмело, смущенно восходит солнце… И весь мир начинает сиять. Лучи отражаются в мириадах стеклянных граней, и кажется, будто все вокруг излучает свой собственный искрящийся свет. На смену короткому, холодному дню приходит бархатная полярная ночь, и такой низкий, такой глубокий небосвод коронует северное сияние. А в остальное время карельская природа сладко спит, надежно укрытая покрывалом из опавшей прелой листвы.
Коренные жители называют родной край «Страной тысячи озер». В незапамятные времена сошедший с гор на полуострове ледник вспорол каменное брюхо здешней земли, оставив сотни шрамов. Со временем пустоты заполнила влага, и с тех пор продолжается вечная битва двух стихий, — камня и воды. На стороне первой — минералы и металл; на стороне второй — миллионы ручейков и бездонное терпение. Человек же может лишь любоваться отголосками этого сражения — сотнями крохотных радуг, родившихся в брызгах разбивающейся о камни воды. Спустя годы от Последней войны на смену людям придут новые формы жизни, а стихии так и будут бороться, — истинным войнам не важна смена декораций.
— Лёха, слушай, пора привал командовать. Еще немного, и малышня свалится прям на дорогу, — тихо обратился к командиру Чугун, обеспокоенно поглядывая на бойцов.
Те и вправду выглядели не лучшим образом. Все, как один, бледные, глаза впали. Бежать не пытался никто — уже второй день отряд топал по дороге шагом. Чуть более бодрым утром — и упрямым, вымученным под вечер. Особенно плохо смотрелись Медведь с Лисом, тащившие носилки с Андреем: полное отсутствие осмысленности в нахмуренных лицах, ноги двигаются исключительно силой воли.
— Сколько мы за сегодня прошли? — Ермолов сверился с часами.
Начало темнеть, но солнце по весне заходит довольно рано, и он планировал маршировать еще пару-тройку часов.
— Километров двадцать пять, ну, может, тридцать. Местность однообразная — дорога и дорога. Точно и не скажешь.
— Меньше, чем вчера. Всего два часа после крайнего перекура и смены носильщиков идем. Такими темпами мы до Петрозаводска только к лету
