Канал имени Москвы

Шатун разлепил ссохшиеся губы.

— За возможность возвращения для гида они жертвуют своим бессмертием?

— Скажите, а вы знаете хоть кого-нибудь, кому не пришлось бы расплачиваться из-за любви? — Лукавая искорка переросла в пляшущие насмешливые огоньки. — И не смотрите на меня так, умоляю, пожалейте Лаврентия Палыча!

У него из-за смеха раз выпала грыжа… Но не будем им завидовать, товарищ Шатун. Тем более что это всё равно не для вас. Вы уже давно выбрали другой путь.

— Ну, хорошо, пусть так, — задумчиво протянул Шатун. — Это действительно хорошо! Скажи вы мне о чём-то типа реинкарнации или прочей восточной дребедени… ой, простите… я бы решил…

— Зачем мне водить вас за нос? — запротестовал хозяин, впрочем, вполне дружелюбно. — В данных обстоятельствах это неуместно. Это за рамками наших отношений.

— Да, — согласился Шатун. — Но… я всё равно не могу понять… Ведь они начинают всё сначала?! Я… не могу понять, как она…

— Как она возвращает их детьми? — задорно рассмеялся хозяин. — Такой был вопрос? Как и почему?

Мимо проплывала Икша. Нарядная, чистенькая, торжествующая. Может, в мире древних строителей действительно не существовало смерти? А вся пролитая кровь лишь кормила это юное Солнце?

И тогда вдруг подал голос упомянутый Лаврентий Палыч:

— Как она возвращает их детьми, товарищ Шатун, вопрос, конечно, важный. — Он поднялся из-за стола, и теперь половина его фигуры оказалась на солнце, а другая, словно прочерченная перпендикуляром, оставалась в тени. — Но вы ведь и сами кое-что смыслите в мистификациях, правда? — Вождь изобразил на лице шутливый укор, и Лаврентий Палыч, как бы оправдываясь, добавил: — И правильно, следует защищать своё царство!

— Ох, Лаврентий, ты у нас и вправду впереди паровоза, — добродушно пожурил его хозяин. — В принципе, всё верно. Однако главная мистификация — это та, которая ничем на себя не указывает. Древние строители живут в полном счастье, как видите. Или, к примеру, что может быть естественней детей? Подумайте об этом.

Шатун кивнул. Лицо хозяина оставалось безмятежно доброжелательным. Комедиант Лаврентий изображал торжественность, но, казалось, с трудом сдерживал приступы смеха.

— Всё это отвечает на вопрос «почему», — сказал Шатун. — Но не отвечает на вопрос «как».

Хозяин не поменялся в лице, когда произнёс:

— Что ж, рад, что мы в вас не ошиблись, товарищ Шатун. Вы действительно умны. И почти всё поняли сами. Осталось только правильно сформулировать конечный вопрос.

— Конечный вопрос?

Хозяин ободряюще кивнул.

— Но… это он и есть. Ведь если мы отметём всякие фокусы и эти байки про омоложение, то… ведь…

— Ну, что же вы растерялись? — с прежней добродушной миной поинтересовался хозяин. — Почти сами на всё и ответили.

— Я… не… — хрипло начал Шатун. И впервые усмехнулся, даже не осознав, что усмешка вышла несколько затравленной.

Хозяин вздохнул, словно ему всё же пришлось выполнить за визитёра часть работы, и с очень вежливой улыбкой спросил:

— А вы уверены, что они дети?

12

Утром, наблюдая, как заканчивается погрузка в её лодку, она была бодра, собранна и много шутила. Тяжёлый отблеск ночи и огромные круги под глазами, которые Фома заметил на её лице, когда она вернулась вчера от Станции, прошли, как отступает дурная болезнь, которая не смогла одолеть.

«Как и не на Тёмные шлюзы идёт, — подумал о ней Фома. — А ведь там всяко может случиться».

Когда Колюня-Волнорез принял на борт выкрашенный красным запечатанный ящик, словно там хранился противопожарный инвентарь, она спросила у Фомы:

— Ракетницы в порядке? Проверил?

— Боеспособны, — доложил тот. — Всё, как ты просила.

— Спасибо.

Она улыбнулась. Фома молчал.

— Смотри, не переборщи с зарядом, — сказала Раз-Два-Сникерс. — А то покалечим босса.