посмотрел в том направлении. Раз-Два-Сникерс поняла, что сейчас произойдёт, и почувствовала, какими сухими и горячими сделались её губы.
Фёдор открыл огонь. Подкравшуюся тварь, что попыталась напасть со спины, разнесло в клочья. Ствол оружия плавно переместился в сторону, на доли секунды предвосхищая следующее нападение. Как будто Фёдор мог видеть телом — животом, спиной, затылком, потому что взгляд его был полностью поглощён Евой. Мелькнуло перепончатое крыло, Хардов приготовился к ведению огня, но опять Фёдор опередил его. Следующее па; они неотрывно смотрят в глаза друг другу, танцоры, для которых не существует окружающего мира, не существует ничего, кроме друг друга и той истины, что утверждает сейчас их танец. Грациозным движением оружие перекладывается в другую руку, плавные полоборота, оглушительный выстрел.
Они уже на середине лестницы. Вот и Хардов открывает огонь. Следом присоединяется Раз-Два-Сникерс. Света становится больше. Гарь отработанных пороховых газов висит в спёртом воздухе. Они спускаются вниз, идут сквозь мглу, потому что этот свет действительно рожден не для взаимных признаний. Но их сердца не перестают слышать, будто попирая законы этого тёмного места. Попирая свинцовую необходимость любых мест, что дали себя пожрать туману, попирая твердокаменное враньё всего, что позволило себе превратиться в логово зверя, зловонное и пропитанное безумием.
Свет… Свет уже внизу, ворота церкви выпускают его на площадь; он словно ударяется о землю, расходится кругами, и туман лихорадочно расползается. И какой-то крик:
— Всё, Ева! Фёдор, всё! Ради бога, всё!
Только время их танца ещё вовсе не окончилось, совсем чуть-чуть, но есть.
— Глупцы, разойдитесь! Немедленно! Вам не выдержать такого…
Совсем чуть-чуть времени.
«Наша свадьба. Потом будет другая. Но эта настоящая!
Если ты, конечно, согласна».
Улыбка. Улыбка тает в воздухе, однако ещё жива. Они на площади, и свету всё труднее справляться со мглой, но улыбка пока есть. Слабый щемящий укол в сердце, нарастает какой-то надлом, и Ева вдруг чувствует, что силы Фёдора на исходе. Да и она… И о чём-то кричит Хардов.
«Ты согласна? Скажи сейчас, и мы со всем справимся. Согласна?!»
«Глупый, я давно согласна».
«Ева…»
Надлом не уходит, лишь немного отстраняется, но сил становится больше. И миг света продолжается ещё, радостного, спокойного.
«Фёдор».
«Что?»
«Просто зову тебя».
Танец, который заканчивается.
«Ева…»
«Мне так хорошо».
И который никогда не забудешь.
«Ты моя любовь…»
«Ты моя любовь…»
«Ты моя любовь».
И голос Хардова (какая-то внешняя сила разъяла их?):
— Разойдитесь, безумцы. Разойдитесь немедленно. Вы погибнете.
32
А потом пришла темнота. Они покачнулись, не сразу понимая, что случилось. Чувствуя только, что всё стало по-другому. Их двоих больше не было. Они потерялись, разносимые всё дальше. И сердца, бившиеся как одно, теперь наполнила немота. Неведомая прежде грусть нанесла свой первый укол. И откуда-то вдруг хлынуло тоскливое ощущение невыразимого, неизбывного сиротства.
«Фёдор», — ещё позвала Ева. Ответом стало молчание. Холодное, непроницаемое, равнодушное, как камень. И словно что-то вырезали в груди, там, где только что бились сердца.
Свет иссяк. Лишь тёмный шершавый холод снаружи. И такое же кромешное одиночество внутри.
