Ферэлли именно поэтому. Даниэль выслушал, как полурослик Гери наколол двоих рейнджеров, полугиганта Чреха, троих братьев и даже Ррагнна, по очереди проделав с каждым из них один и тот же фокус — что- то с волшебной монеткой, которая незаметно перелетала из одного места в другое, до тех пор, пока не оказывалась там же, где в самом начале и была, — в сжатом кулаке левой руки...
Хшо осторожно расспрашивал Даниэля о людях, об Империи и о нем самом. Его интересовало очень многое, и он расстраивался, когда Ферэлли, не желая бередить раны, отказывался отвечать. Впрочем, как выяснилось, в Даниэле пропадал талант рассказчика — когда он все-таки начинал рассказ, длился тот основательно и долго; малыш слушал с открытым ртом. Правда, большинство иносказаний и метафор Хшо понимал буквально, а потому в его сознании так навсегда и остались — четыре города Гаральда из чистого жемчуга, бриллиантовые глаза неведомой красавицы, которую Ферэлли любил и от которой бежал, её волосы из ткани, называемой «шёлк», гладкой, как шерсть южной кошки, и кожа, описать которую невозможно, подобная лишь лучам Солнца, смешанным со светом Луны.
Ясно, что, выслушав все это, он немедля предложил разобрать мостовые на камни и продать где-нибудь на юге, а на девушке
Хорошо ещё, подумал Даниэль, не посоветовал снять с неё кожу и продать каким-нибудь гномам. Сердце его снова стиснула тоска. Хшо снова что-то спросил, и пришлось отвечать.
Впрочем, беседы получались интересными, иной раз длились чуть не до утра. Даниэль понимал, что так оба они пытаются обрести хоть какую-то уверенность в происходящем. Но уверенности в будущем не прибавлялось ни на гет.
Маленького схарра все это мучило не меньше, а может, и больше:
— Даньель?
— Да?
— Там... дальше. Что будет... мне?
— Хочешь спросить: что будет с тобой?.. Наверное, продам тебя какому-нибудь мяснику. Или вспомню ненависть предков и отошлю в резервацию.
— Резер... што?!
— Резервацию. Это где ваших собирают тыщи по две и начинают гладиаторские бои, — честно-пречестно ответил Даниэль, вспоминая историю, известные забавы человеческих князей эпохи Расселения, покорявших центральные и северные земли материка Иданн и весьма не любивших их коренных обитателей.
— Гла?.. Гла?.. — недоуменно насупившись, чувствуя недоброе, переспросил маленький схарр.
— Гладиаторы — это бойцы, которые убивают и калечат друг друга на арене.
— Зачем? — резко повернувшись к нему, немного отодвигаясь, с недоверием спросил схарр. Глаза его странно блестели.
— Люди и все другие на них смотрят и радуются, — с готовностью объяснил Даниэль. — Им приятно. Ну там, кровь, кости, мозги всякие. Опять же, соревновательный дух. Кто кого: эти четверо с ломами или вон те шестнадцать на кулачках?..
— Тханг! — яростно прошипел маленький схарр, сплёвывая, отодвигаясь от Ферэлли рывком; в глазах его тлели жгучие уголья. — Люди! Вы уроды!
Слово «тханг», насколько Даниэль понимал, означало нечто очень собирательное, усреднённое: «дерьмо-блевотина-уродство-пидеры» (очевидно, мужеложство и у схарров не считалось делом достойным) и использовалось Хшо крайне редко.
— А что? — пожав плечами, сказал Ферэлли, будто прицениваясь, пощупав дёрнувшегося от прикосновения схарра за плечо. — Парень ты сильный, ловкий. Может, выживешь. Лет через пятнадцать получишь свободу, станешь богатым, будут тебя уважать. Купишь дом, в гости позовёшь. Женишься на человечьей девушке, осядешь, детей заведёшь — если будет чем... Ну что, согласен в гладиаторы?
— Даньель! — яростно взвизгнул схарр, дёргая обеими когтистыми лапками. — Н’шо-о-о!
— Не бойся, — отвечал Даниэль, вытирая с лица его гневную слюну, смеясь, отмечая, как испуганно блестят чёрные бусинки-глазки, уверенные в том, что сказанное человеком — чистая правда.
— Не бойся, Хшо. Никуда я тебя не отдам. Рабства в Гаральде нет, резервации для таких, как ты, давно уж отменили. Это не Империя, здесь все не так строго. Гномы, правда, вас не терпят... ну и черт с ними. Мы через их земли не пойдём. А люди... Ну, поглазеют, поматерятся, пристанут пару раз... Что толку? Я ведь теперь крутой. — В голосе его сквозь улыбку внезапно прорезались горечь и насмешка, он опустил голову, глядя в густую примятую траву, и добавил негромко: — У меня от фамильной чести осталась только гордость. На любого буду с ножом кидаться... Э-э-э-х-х... Не бойся, Хшо. Я тебя в обиду не дам.
— Даньель! — дрогнувшим голосом вымолвил схарр, глядя на него умилённо, блестя глазами и едва не со слезой, словно недоверчиво улыбающийся нищий, получивший нежданный приют и едва не плачущий оттого. Все-таки в первую очередь он был ребёнком — несчастным одиноким мальчишкой, внезапно попавшим в свободный рай.
— Ну чего тебе, ребёнок? — усмехнувшись, спросил Ферэлли, обнимая его, гладя голову и чеша за ухом. Почувствовав неожиданно, что крепко
