— Суды карали без закона, лишь за признание вины.
— Революции не нужны адвокатские баталии буржуазных судов. У нее «дорога смерча», а он сметает все на своем пути: и деревья, и дома, где могут быть детишки, которых мы все обожаем.
— Тогда спросите у себя, как встала из крови Россия?
— Из моря крови Великой Отечественной войны?
— И той, что пролилась пред нею. Как вы, талантливейший вождь, могли поверить вражеской фальшивке?
— И обезглавить армию свою? Я вам иль самому себе отвечу: не могут Красной Армией командовать люди, находясь под подозреньем, без доверья! Возможным предателям в рядах Красной Армии места нет! Армия сильна единством воли, направляющей ее, и интервентов всех она разбила. В ней был единый дух, идея, непоколебимость.
— Но командиры, командармы до боя горько полегли.
— Лес рубят — щепки летят.
— Но спешно «вырубленный лес» не задержал врага вторженье.
— Да, начало войны было бездарно проиграно.
— И целых армий окруженье вело в неотвратимый плен.
— Плен? Товарищ Сталин ненавидит это слово. Нет плена! Есть предательство и трусость. Солдат обязан биться до конца, в противном случае клейма не смыть.
— Война велась без всяких правил, на фронте и еще в тылу.
— На Западе никак не понимают, как можно было устоять. Мы потеряли Украину, Белоруссию, Крым, Кавказ. Одна столица погибала с голоду в осаде, другая едва отбросила врагов. Промышленность погибла. Так им казалось. Но мы перебросили ее подальше на восток. И там к станкам, порой без крыш, под небесами вставали даже дети, а матери их выводили в поле трактора.
— Но как вам это удалось? Талант, предвиденье, успех?
— Об этом судит пусть народ. У него тогда была одна идея, она сплотила всех в единый монолит. И за спиной солдат расстилались такие просторы, которые противнику никогда не одолеть. Народ знал, что наше дело правое и мы победим. И победили.
— Непостижимо мощная машина. Фронт по меридиану и тыл по широте.
— Вот это все пришлось наглядно разъяснять на встречах союзникам. Их тревожило, не как врага победить, а как побольше вырвать для себя после победы, притом нашими руками. Говорят, дипломатия — это умение скрывать свои мысли. У товарища Сталина был другой подход, и, мыслей не скрывая, он забивал партнеров важных в угол.
— На Западе теперь не могут вам этого никак простить. И обливают вас пролитой кровью в войне и до войны.
— Нам было не до споров с ними. Из пепла предстояло вновь заводам встать, людей всех надо накормить и не попасть буржуям под ярмо.
— Вновь вспомнить Пушкина придется: здесь гений и злодейство — сплав.
— Вы так думаете? — нахмурился Сталин.
Из — за клумбы показался Берия.
— Лаврентий, — подозвал его Сталин. — Вот горный гость прочтение Пушкина нам предлагает. Будто в стране нашей и Моцарт, и Сальери, его что отравил, в одно целое слились. Ты что мне скажешь?
— Побеседовать бы с гостем, — неопределенно ответил Берия, вперив свой змеиный взор в странника.
— Нет времени, товарищи мои! Взгляните, солнце перевалило через зенит. Пора обедать. Пойди, Лаврентий, и распорядись. Гостя угостить повелевает закон гор. Барашка там недавно нам прислали. По шашлыкам ты мастер был, Лаврентий.
— Все будет так, как надо, — многозначительно заверил Берия и зашагал к дому.
— Отменный вождь охраны, но склонен перебрать. Боюсь, кое-какие его дела повесят на меня. И будут правы. Опасно доверять полностью любому человеку.
— Но разве можно так кипеть в «смоле друзей», по — вашему, враждебных?
— Приходится, мой гость. Среда вокруг нужна, хотя и пахнет дегтем и греется бесовской командой.
— Не одиноки ль вы тогда?
— Пожалуй, да. Товарищ Сталин, заботясь о сотнях миллионов, сам одинок. Жена погибла, сын пьет. Другой расстрелян был в плену. Дочь спуталась с жидами…
— Не ожидал услышать это.
— Вы не поняли меня. Среди них много русских и армян. Они-то обзывают меня злодеем, закрывая глаза на то, что сделано в стране. Она им безразлична. Им чужды нужды пролетариата.
