Король серых

питаться за счет его мыслей, одновременно концентрируя их. План казался безупречным. Кристально ясным.

Отто больше не смотрел на него, весь уйдя в воспоминания.

— Рассудок — это ужасная вещь, — как бы между прочим заметил он. — Мы привязали чары к первому избранному, но мы были лишь тени, а он — человек. Натяжение оказалось слишком сильным. Успех вскормил поражение. — Обезьяноподобный как-то жалко заморгал. — Я уже не мог сохранять устойчивое состояние. Моя индивидуальность, которую я так лелеял, рассыпалась. Как карточный домик. И все же у меня оставались силы, Джеремия Тодтманн. Я не все забыл и отчаянно цеплялся за то немногое, что помнил. Сколько мог.

Так проходит мирская слава… Джеремия, которому в жизни было нечем похвастаться, тем не менее знал, что она, жизнь, у него есть. Пусть он не сделал за свою жизнь ничего выдающегося, но зато у него была личность. Он был кем-то узнаваемым. Тогда как для Отто существование складывалось из вечных попыток вспомнить нечто давно забытое и неспособности что-то предпринять из вечного страха забыть то немногое, что ему удавалось вспомнить. Лишь получив новое имя, он нашел в себе силы заглянуть назад в свое прошлое.

— Ворон… он действительно таков, как говорит?

— Да, Джеремия Тодтманн. Теперь я это знаю.

В каком-то смысле эльфы сами содействовали сотворению ворона. Чары вызвали его из небытия, а в дальнейшем и укрепили его, чему он сам старался способствовать.

Мелькнула смутная догадка — ворон, чары. Джеремия хотел ухватить ее, но она, не успев сформироваться в мысль, сгинула в бездне подсознания. В сознании всплыл другой вопрос:

— Отто! Мог ли я на самом деле передать ему власть чар?

Обезьяноподобный ненадолго задумался, наконец ответил:

— Да.

Он снова попытался облечь в слова то, что не давало ему покоя:

— Но не будет ли это…

— Ты не должен этого делать, Джеремия Тодтманн, — перебил его Отто. — Это сделает его могущество безграничным. Он сможет коснуться реального мира.

Легкий ветерок покачивал ветки деревьев, но Джеремия, принадлежа к царству грез, был невосприимчив к нему. Сейчас он был бы рад даже урагану, если бы только он был посланцем реального мира.

— Все это какая-то чертовщина! Заставляет даже пожалеть, что здесь нет Ароса.

Глаза обезьяноподобного загорелись неровным светом, выдавая охватившее их обладателя возбуждение.

— Арос ничего не может сделать. Ворон заставил бы его забыть самого себя. И Каллистра — тоже. Они…

Джеремия едва сдержался, чтобы не схватить Отто за шкирку:

— Каллистра? Так она… она жива?

Теперь всполошился обезьяноподобный:

— Ты не должен думать о них, Джеремия Тодтманн. Не должен. Ради них. Ради…

Но Джеремия уже не слышал его.

— Каллистра! — благоговейно, как заклинание, повторял он. — Каллистра!

— Ты не должен о них думать.

Образ ее стоял перед глазами: Каллистра, стройная, неземная, само совершенство; бледная богиня с волосами цвета полуночи. Чем дольше он думал о ней, тем явственнее становился ее образ. К своему изумлению Джеремия поймал себя на том, что воображение его одновременно рисует и образ Ароса Агвиланы. Долговязый упырь стоял рядом с Каллистрой, опираясь на трость.

— Нет! — закричал Отто, взмахивая рукой. Джеремия не успел отреагировать — оплеуха пришлась ему в область подбородка. Он завертелся волчком и грохнулся оземь. Затем встряхнул головой и уставился на призрака.

— Однако это запрещенный удар, мой старый друг.

Отто обернулся на голос и сокрушенно вздохнул:

— Поздно. Слишком поздно.

Женская тень опрометью бросилась к поверженному, ошарашенному Джеремии и кинулась ему на грудь.

— Джеремия! Что с тобой?

— Каллистра! — пробормотал он.

— Что он с тобой сделал?

Джеремия потер ладонью подбородок:

— Все в порядке. — Учитывая недюжинную силу Отто, можно было сказать, что он еще легко отделался. — Думаю, он не хотел причинить мне