Слова доносились словно издалека, нужно было несколько секунд, чтобы распознать их. Молитва. Венок молитв. Они – в начале второй тайны, монашка и солдат, и несмотря на то, что с губ ее срываются слова, она словно где-то рядом, словно ее это не касается. Накатил истерический смех – вот она, правда о жизни Вероники Аманды Рэдглоу, несчастной женщины, которая не сумела найти свое место в жизни и поэтому спряталась под сутаной. Закрылась ею, словно щитом, а когда наступает час испытаний, вера ее лопается, словно мыльный пузырь, и все, на что она способна, – бессмысленное повторение здравиц. То самое, в котором она упрекала несчастного юношу. Правда заключалась в том, что не она его спасает, а он спасает ее: если бы он замолчал, она не сумела бы продолжить, уступила бы безумию и вышла из бункера в поисках смерти. Сколько стоит ее жизнь? Что она с ним сделала?
Помнила выражение на лицах родителей, когда заявила, что принимает послушничество. Была единственной дочерью, у матери не могло больше быть детей, но родители – она знала об этом – надеялись на ватагу внучат. Эгоизм ее решения надеть сутану разбил им сердца. Ее подруги по школе уже вышли замуж, дождались детей, некоторые даже успели покинуть планету, другие, как Сара Глумбейн, погибли на фронте, сражаясь с
– …ныне и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся, Мария…
Что-то горячее потекло по руке. Она подкатала рукав: раны на предплечье начали открываться, следы от зубов и ногтей расседались и кровоточили как немое обвинение.
Вспомнила: ударила его. Ударила солдата, который был слишком испуган, чтобы думать логически, и который в приступе паники напал на нее. В ярости она лупила его табуретом по голове и рукам, а потом и по всему телу. Никогда и ничего не доставило ей такого удовлетворения.
Она снова глянула вниз, на деформированное, словно в кривом зеркале, лицо. Се лицо бестии, маленькой лживой женщины, что бежала от ответственности в объятия Церкви и желала, чтобы Господь устроил для нее чудо, – и мучала раненого солдата. Столько хороших, умелых людей погибло, сражаясь с Чужими, а она живет. Зачем? Кому она нужна? Что дала другим? Отец и мать не дождались внуков, она порвала связи с друзьями, солдаты гибли, чтобы ее спасти. И зачем все это? Что она пытается доказать? Как любой трус, она хочет прежде всего уверений, что она – не трус; как любая эгоистка, жаждет создать фальшивую картинку, в которой играет роль женщины, преисполненной жертвенностью. А все это – игра иллюзий. Обман. И теперь, в последний час своей жизни, пора содрать эту позолоту, пора впервые встать лицом к лицу с чудовищем и взглянуть ему в глаза.
– …благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, Иисус. – Губы ее по-прежнему произносили слова молитвы, но она не могла уже отвести взгляд от своего отражения на подносе.
А те глаза смотрели на нее взглядом бездонным, как космические глубины. Черные глаза, неподвижные, словно у рептилии, ни живые, ни мертвые, с лишенным чувств разумом, что таился где-то на их дне. Самолюбивое создание, что сидело в ее голове, – устроилось в черепе и управляло ее жизнью. Это оно избрало для нее путь, который оказался наименее опасным в мире, охваченном войной, – никаких семейных обязательств, никакой мобилизации в армию и безопасное укрытие за монастырскими вратами. Жизнь паразита.
Внезапно она почувствовала его: над глазами, прямо за костью черепа что-то шевельнулось. Ощутила это нечто внутри, в середине мозга, и знала уже: у чужого червяка сегментированное тело, сколько-то десятков ног, похожих на паучьи, и длинный, гибкий хоботок, который разделился на сотню отростков, проникших в важнейшие части мозга. Пойманный врасплох, когда власть его на миг ослабела, он попытался погрузиться глубже, пролезть внутрь, спрятаться. У нее было всего несколько секунд, чтобы до него добраться.
Она подняла поднос и пристально вгляделась в него. Крепкая сталь не должна погнуться при столкновении с черепом. Если ударить достаточно сильно, кость треснет, а потом ей останется только проникнуть внутрь и вытащить червя.
И – освободится.
Нужно ударить ребром. Сильно.
– Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас грешных, нынче и в час смерти нашей! Аминь! Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас грешных, нынче и в час смерти нашей!! Аминь!! Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас грешных, нынче и в час смерти нашей!!! Аминь!!!
Крик этот прорвался сквозь шум, который с какого-то момента нарастал в ушах. Кто-то кричал – не бормотал молитву, не молился даже, а орал изо всех сил, так, словно с него сдирали кожу. Похоже, он даже не набирал воздух в легкие. Словно завис и, не в силах вспомнить дальнейшие слова, орал просьбу о чуде. Сама она перестала молиться уже некоторое время назад, что было ей не свойственно. Венок молитв не следует прерывать даже из-за паразита в голове. Она отыскала взглядом кричавшего, бедный парень смотрел на нее, словно на сумасшедшую, и, кажется, пытался разорвать путы. Ему почти удалось привстать с постели, но ремни выдержали. Так невозможно молиться.
Она улыбнулась.
– Радуйся, Мария, – медленно начала она, передвинув очередное зернышко четок между пальцами, – благодати полная, Господь с Тобою, благословенна Ты между женами…
Он следовал за ней, позволил ввести себя в молитву, а она кивала каждому слову, как учительница, помогающая не слишком сообразительному ученику. Он подхватил. Через минуту – уже молились вместе, равномерно, единым голосом. Она была довольна его реакцией, тем, что он, похоже, изо всех сил старался предать свою судьбу в руки Господа.
