Какого рода может быть этакий страхолюд? Чем здесь живет и какая тому причина? Хотя ответа ждать не приходилось, Дарид спросил:
– Ты тут всегда живешь?
И неожиданно ответ получил. Открылись агатовые глаза, и вместо бесформенной кучи обломков обозначилась сидящая фигура: покатые плечи, рука, подпирающая тяжелую голову. Голос, напоминающий скрежет трущихся камней, произнес:
– Где я только не жил-был. И в тридевятом царстве, и в тридесятом государстве. Но и здесь покоя нет. Ты зачем пришел?
– Хочу подняться на вершину.
– Там ничего нет. Зато во время подъема со склона может сойти камнепад и сломать твои красивые ноги. Уходи.
– Спасибо, – сказал Дарид и ушел. Если хозяин говорит: «Уходи» – надо уходить. Тут ничего не попишешь, тем более что грамоты Дарид не разумел и писать не мог.
Чащоба отделялась от Зачащобья топким болотом. Там сидел Хвай. Что за удовольствие сидеть в трясине? – однако Хвай там сидел, это Дарид знал совершенно точно. Интересовало другое: каков Хвай из себя, чем питается, как продолжает свой род? А может, он вообще бессмертный… на бессмертного поглядеть тоже было охота. Дарид уселся на корягу и принялся ждать. Дарид был не только людского рода, но и березового, поэтому ждать умел неустанно. В охотку мог неделю просидеть не двигаясь. Но на этот раз трех дней не прошло, как ряска в болоте разошлась и показалась облепленная тиной башка.
– Что застрял, словно кость в горле? – взбулькнул Хвай. – Давай или туда, или сюда.
Пришлось уходить. Но главное Дарид выяснил: Хвай – рода людского и владеет словом, хотя с кем ему в болотине беседовать – непонятно. Куда как стройней было бы, сиди в трясине кто-то наподобие Мухляка, ему там было бы самое место. Но, когда имеешь дело с людским родом, все выходит нестройно. Это Дарид собственным примером доказывает.
В Зачащобье Дарид не хаживал, край это нехороший, жизнь там нестройная, и ходить туда опасно. Нет хозяина, нет и порядка. Волки плодятся там сверх меры и порой вторгаются в соседние земли, хотя чаще дело ограничивается заунывным воем зимними вечерами. В любом случае общаться с волками Дариду совершенно не хотелось.
Мухляк, о котором Дарид вспоминал, столкнувшись с Хваем, проживал неподалеку от рощи в поганой яме. То есть яма была как яма, поганой ее нарек Дарид, слишком уж неприятен был Мухляк. Разума в нем было не больше, чем в лишайнике, что свисал с еловых веток в чащобе. Бессловесные Жам и Курум все же занимались чем-то понятным, ухичивали свои владения, и с ними можно было жить в добром соседстве, имея какие-никакие дела. А Мухляк только жрал все, что попадало к нему в яму. А если в яму долго ничего не попадало, Мухляк мог вылезти наружу в поисках пропитания. Однажды он вломился в рощу и принялся грызть молодую березку.
– Уходи! – закричал Дарид, и Мухляк послушно уполз. Значит, и для него какие-то правила существуют.
С тех пор Дарид старался делать так, чтобы Мухляк больше на свет не показывался. Чего только не перекидал в яму Мухляку на пожрание. Серых утиц на ужин спроворит, перья и внутренности – Мухляку. Серого заиньку тонким колышком прибьет, шкурку и мясо – себе, кишочки – Мухляку. Когда серых волков на Курумовом лугу добыл, себе только шкуры взял, а туши целиком в поганую яму свалил. То-то Мухляку раздолье было, попировал всласть! Получается, что и от Мухляка с его поганой ямой польза бывает.
Воняло из ямы гадостно, и без дела Дарид старался в том конце не бывать. Хорошо, что яма невелика, а то как размахнулась бы величиной с Курумов луг или Даридову рощу, так в округе и жить было бы нельзя.
Волчьи шкуры понужнобились Дариду не просто так, а для брачной постели. Брачная постель делается раз в жизни, и, чтобы создать ее, нужно много времени и сил. Прежде всего, следует спросить благословение. В сердце рощи на взгорке растет бабушка-береза. Все остальные березы, даже самые старые, бабушке по пояс, ствол ее неохватен и давно потерял белый цвет. Перед началом всякого нового или долгого дела надо прийти к бабушке, прижаться лицом к жесткой морщинистой коре и не надо даже говорить, бабушка сама поймет. И хотя она ничего не скажет и знака никакого не подаст, но делается дело с удачей и легким сердцем.
Получив благословение, можно приниматься за брачную постель. Волчьи шкуры, грязные и мокрые, вонючие и полные паразитов, Дарид расстелил на снегу и принялся оглаживать ладонями. Постепенно исчез смрад, пропали вши и блохи, шерсть обрела шелковистость. Из таких шкур можно изготовить тулуп или теплые, мехом наружу, штаны, но Дарид продолжал гладить и ласкать свою поделку.
Удивительная вещь – человеческая рука! Может быть, еще чудеснее, чем способность говорить. Вот она: ладонь, четыре перста и большой палец наособицу – ничего в них нет необычного, а подопрет нужда, и вытаскивает рука из-за пояса железный топор, который хозяин туда не засовывал, в помощь усталым ногам добывает дорожный посох, а в иной час достает резную деревянную ложку, без которой тоже не людское получается житье, но зверское.
На то у человека руки, чтобы зверское делать людским.
Путешествия в дальние края остались в прежней холостой жизни. У слова «холостой» значений несколько, но все сводятся к одному. Холостой выстрел – пустой, ничего в нем нет, кроме грохота. Дариду ружья видеть не приходилось, но он это знает. И жизнь холостая грозит на пустой шум изойти, если не придет ей на смену жизнь семейная.
Двумя руками без отдыха и срока разглаживал Дарид шкуры, превращая зверское в людское. Под чуткой ладонью пропала волчья шерсть, бывшая
