даже не помышляя покуда о выходе на сушу…
Я тяжко вздыхаю. Да, если бы модератор узнал ход моих мыслей, он немедленно сдал бы меня Санитарам, и я закончил бы свою никчемную жизнь в зеве плазмотрона. Я болен, психически болен, уж себе-то я могу в этом признаться. Разве полноценный, нормальный Истинно Разумный будет бессмысленно таращится на морскую гладь? Его ум занят мыслями о работе, и только о работе. Ну, и ещё о карьере, разумеется, как награде за хорошую работу…
И знаю я гораздо больше, чем положено моему разряду. Например, откуда я знаю про зарождение жизни? Ну то-то. Двенадцатизначных номерных этому не учат.
Но и это ещё полбеды. Откуда в моей голове возникают вот эти слова, ритмические, щёлкающие звуки которых складываются в единый завораживающий ритм? Никто так не говорит, ни один нормальный Истинно Разумный. Модератор как-то сказал, что раньше, очень давно, подобный болезненный строй мыслей встречался не так уж редко, и назывался «стихоплётство». Таких индивидов изолировали от общества, используя на вспомогательных ручных работах, не требующих квалификации. А потом, когда родильные заводы заработали в полную силу, и нехватка рабсилы сменилась её избытком, таких больных стали милосердно уничтожать. Зачем мучиться умственно неполноценным?
Да, я болен, я безнадёжно болен. Моя болезнь никогда не позволит мне подняться выше, и я так и умру обходчиком побережья, двенадцатизначным, низшим из низших. Изо дня в день слоняться вдоль вверенного участка, чтобы иногда обнаружить выброшенный на берег прозрачный бак, скользкий и упругий. Да, иногда баки отрываются от ветхих якорных тросов, и если ветер попутный, а служба морского контроля неповоротлива, то их выбрасывает на берег. Обнаружить и сообщить старшему, вот и вся моя работа. И вознаграждение соответственное – бутыль пресной воды и миска каши, самой простой и невкусной, необогащённой белком и даже без вкусовых добавок. Просто сваренные водоросли, вот эти самые, которые в баках или в теплицах. Там тоже стоят такие же баки, бесконечными рядами уходящие в перспективу…
Нет, я вру. Мне повезло, мне очень повезло с моей работой. Да, комбинезон мой тускло-серый, мешковатый. Да, всё, что мне положено – невеликая бутыль воды и миска каши в день, башмаки и комбинезон раз в год и место в углу ангара, на старом рваном тряпье. Места на нарах мне не хватило… И это тоже хорошо. Это начальник думает, что унизил меня, лишив места не только на нарах, но и под нарами, выбросив в ангар, как ненужную ветошь. А на самом деле… У кого ещё есть такая огромная спальня на одного? Разве что у какого-нибудь Владыки, Бессмертного, Носящего Имя. Сам-то старший спит на таких же нарах, только одноярусных, возле окошка. Да, и тумбочка у него есть, с замком.
Зато у меня есть сокровище, о котором никто не знает. Эту штуку я нашёл давно, когда разбирали на лом старый пирс. Плоская маленькая вещица, умещающаяся в кармане комбинезона. Если бы нас тогда бросили на разборку какого-нибудь городского здания, то на выходе стражники обыскали бы, без сомнения. А так… Ну что интересного можно найти на старом заброшенном пирсе? И конвой, как обычно, занялся любимым делом – нюхать клей. Здесь все нюхают клей, это вторая после драки забава низших разрядов. Двенадцатизначные номерные не проходят регулярного контроля интеллекта, как, скажем, девятизначные, потому что считается, что у двенадцатизначных никакого интеллекта быть не может. Кстати, это недалеко от истины – регулярное нюханье клея быстро низводит до состояния полуразумного, умеющего говорить, но не понимающего смысла сказанного. Поэтому я никогда не нюхаю клей. Впрочем, мне его и не предлагают.
Да, я достиг тут особого положения, что ли. Даже на самом дне есть ямы, и я в одной из них. Как именно я этого достиг? Очень просто. Надо всего лишь тупо и монотонно бубнить «Да, мой господин» на любое обращённое к тебе замечание. И желательно во время обращённой к тебе начальственной речи, чтобы перебить её. Если делать это часто и невпопад, начальство теряет к тебе всякий интерес, и даже не ругается, что является обычным развлечением любого начальника. Тебя перестают замечать, выбрасывают в проржавевший ангар, и ты становишься как бы невидимым. ТЕБЯ НЕТ. И пока другие обходчики играют в «чику», игру отважных, или нюхают клей, или дерутся – нормальные развлечения двенадцатизначных номерных – ты СВОБОДЕН. Что такое СВОБОДА? Да, это старинное слово, теперь так никто не говорит, и само слово почти никто не помнит. Свобода – это когда можешь делать всё, что хочется, а не то, что тебе надо сделать, потому что так приказал начальник. Или что хотят твои коллеги, или… В общем, хорошая это вещь – свобода.
За стеклянными стенками теплиц время от времени улавливается копошение фигур в блёкло-синих и серых комбинезонах. За то время, пока я тут работаю, я ни разу не видел, чтобы эти Истинно Разумные покинули свои стеклянные клетки, хотя до моря тут всего несколько шагов.
Я шагаю и шагаю вдоль берега. Четыре тысячи девяносто шесть шагов – длина участка каждого обходчика [1] , и обойти участок надо дважды за день. Шагомер в кармане на штанине отсчитывает шаги, вечером начальник суёт твой шагомер в прорезь машины, и та решает, хорошо ты работал или ленился. Если норма вышагана, получаешь воду и миску каши, если нет – тридцать два удара хлыстом и только потом воду и кашу. Не так уж тяжело, если делать работу регулярно. Конечно, многие коллеги – если не все – делают иначе. Ложатся где-нибудь на песке и качают ногой, а шагомер отмеряет. Или и вовсе вынут из кармана на бедре маленькую пластиковую коробочку, обовьют шнурком и повесят на что-нибудь – кусок ржавой проволоки, воткнутый в песок, к примеру – и лежат себе, а ветер качает приборчик… А потом контролёры найдут оторванный бак, уже пришедший в негодность, и обходчик получит шестьдесят четыре хлыста, а за повторный случай сто двадцать восемь. И помрёт, хрипя и кашляя, в первую же ночь. А если и не помрёт сразу, так его заберут санитары. Нет, я не буду лениться. Во-первых, это опасно, а во-вторых, на ходу хорошо думается. А думать я люблю. Мне есть о чём подумать…
Ту штуку, найденную в развалинах старого пирса, я спрятал в трубу, выходящую за стену. Просто опустил, и вещица покатилась под уклон. Чтобы вернуть её, надо снаружи толкнуть в трубу длинный железный прут, обмотанный на конце ветошью, и он вытолкнет штуку к началу трубы, как раз туда, где моё логово. А потом, лёжа, надо засунуть руку в трубу и достать…
Когда я первый раз достал эту штуку, я долго вертел её так и сяк. Плоская коробка казалась монолитной, но когда я нажал на незаметный с первого взгляда выступ, коробка щёлкнула и раскрылась. Внутри было много кнопочек, они торчали рядами, и на каждой был значок, и все значки разные. А на другой половине была тёмная
