известный художник: это, как ни крути, весьма романтично. Тем более пользуется популярностью у других женщин: это тоже играет определенную роль. Все естественно, нормально, и не стоит придавать этому излишнее значение. Скоро пройдет. В конце концов, несмотря на специфическую внешность, ничто человеческое мне не чуждо, и увлекаться мужчинами мне доводилось. Без намека на взаимность, конечно же, но эти чувства все равно многое мне дали. Дадут и сейчас. А потом все пройдет, и останутся теплые воспоминания. Главное — двигаться дальше и не питать беспочвенных надежд.
Наверное, если бы я могла с кем-нибудь об этом поговорить, стало бы легче. Но я никому не доверяла в должной степени либо, если даже доверяла, не состояла в достаточно близких отношениях. А еще я испытывала чувство вины. Довольно-таки острое чувство вины по отношению к Гильаду. Мы с воином встречались уже несколько раз. Отношения не продвинулись пока за пределы дружеских, но к тому шло, и я была невероятно благодарна за это Гильаду, ведь до него уже много лет никто не смотрел на меня как на женщину, но… В мыслях меня преследовал образ Итая Брика. В присутствии воина это заставляло чувствовать себя отвратительно. Выходило, что я ничем не лучше всех тех людей, что отворачивались от меня. Между красавцем и мужчиной, лицо которого изуродовано свежим шрамом, я безоговорочно выбирала первого. Ирония судьбы? Человеческая природа? Слепая случайность? А может быть, я все-таки заслуживаю того, что произошло со мной много лет назад?..
В тот день все шло как обычно. Я работала у Итая (точнее, адона Брика, АДОНА БРИКА, как я мысленно напоминала себе бессчетное число раз). В небе за окном мастерской четко просматривалась луна, стремящаяся по форме к идеальному кругу. И это несмотря на то, что было еще светло. Правда, по этой причине она казалась почти прозрачной и больше всего напоминала маленькое застывшее на месте облачко. Оман стоял у мольберта, щурясь, разглядывая результат с разных сторон, потом принимаясь делать выверенные, немного резкие движения кистью.
В тот момент я прошла мимо, перенося несколько набросков к столу, и вдруг художник замер, а затем, не оборачиваясь ко мне, внятно произнес:
— Уходи из мастерской.
Я тоже застыла, глядя прямо перед собой. Внутри все сжалось; отчетливо вспомнился состоявшийся пару месяцев назад разговор Брика с друзьями, который мне случайно довелось подслушать. «Если особенно сильно коробит, отсылаю ее из мастерской по каким-нибудь делам». Обида острой иглой заколола в груди. А Брик тем временем приказал уже более резко:
— Убирайся отсюда! Быстро! До завтра не приходи.
Да, это был именно приказ. На смену обиде пришел гнев. Я резко развернулась.
— А что, ваше чувство прекрасного так сильно пострадает в моем присутствии?
Лишь зло выпалив это, я обнаружила, что художник успел повернуться ко мне лицом. Но суть заключалась не в этом. Я вдруг осознала, что он стоит без движения, глядя перед собой совершенно невидящим взглядом, а слов моих даже не слышит.
А потом, все так же не уделяя мне ни малейшего внимания, Итай сжал руки в кулаки, запрокинул голову и закричал.
Слов не было, просто гортанный крик, полный боли и отчаяния, шедший от самой души. Полностью шокированная, я застыла на месте, а он внезапно принялся метаться по мастерской из стороны в сторону без видимой цели и, кажется, совершенно не осознавая, что делает.
Я пыталась достучаться до него, докричаться, растрясти — ничего не выходило. Мне даже не удавалось понять, испытывает ли художник сильную боль, или же это помешательство. А также идет ли речь о недуге или о колдовстве. В любом случае, первым делом требовалось найти лекаря. Но прислуги сегодня дома не было, а как оставить Итая одного в таком состоянии? Какое-то время промаявшись в сомнениях, я решилась. Пробежав через кабинет и кухню, на всякий случай припрятала подальше попавшиеся на глаза ножи.
У меня был свой ключ, и я воспользовалась этим, заперев снаружи входную дверь. Подумалось, что оману опасно выходить на улицу в подобном состоянии. Если он придет в себя, без труда откроет своим ключом. Если же нет, скорее всего, не сориентируется.
Нельзя сказать, чтобы я была полностью довольна сложившимся раскладом, но ничего лучшего в голову все равно не приходило. Теперь главное — как можно быстрее привести целителя.
Куда бежать, я знала. По-настоящему хороших лекарей (не знахарей и не повивальных бабок) в нашем маленьком городке было не так уж и много. Один из них жил не слишком далеко от улицы Цаярим. Никого ближе я бы точно не нашла. Поэтому я бежала, почти не глядя по сторонам, так быстро, как только позволяли не слишком тренированные ноги.
До дома лекаря добралась примерно за четверть часа. Табличка, прибитая над дверью, недвусмысленно гласила: «Эйран Рофе. Целитель». Вбежала в прихожую, где сразу и обнаружила врача средних лет, дававшего наставления мужчине, по-видимому, его пациенту.
— Доктор, Итаю Брику плохо! — воскликнула я, цепляясь за стенку шкафа, чтобы не упасть с разгона. — Срочно нужна ваша помощь!
— Понятно, — невозмутимо кивнул тот, заложив большие пальцы в узкие кармашки жилета. — Непременно навещу адона Брика. Вот только у меня здесь еще три пациента, которым тоже не слишком хорошо. После того как я осмотрю их, отправлюсь к господину художнику.
Я оглядела и вправду обнаружившуюся в прихожей очередь. Седовласая женщина лет пятидесяти пяти и двое мужчин — один ее ровесник, другой помоложе. Ощутив соленый привкус во рту, прекратила прикусывать губу. Лекарь явно настроен сдержать свое слово, но кто знает, сколько времени уйдет на прием всех этих пациентов? И есть ли это время у художника? Озарение нашло на меня внезапно.
— Адоним! Адонит! — обратилась к присутствующим я. — Не хотите ли вы стать счастливыми обладателями эксклюзивных набросков руки знаменитого
