покровительственно обнял. — Я переговорю с Дежурным наедине. Капитан Коссон, со всем возможным почтением проводите гостей из дворца, когда их нужды будут удовлетворены.
И Хеммет оставил нас, забрав святого с собой.
Я нагнулся и подобрал кольцо.
— Ну, отец Меррин, вы оказались правы. Теперь Хеммет меня любит. — Я нахмурился. — Я думал, кто-то когда-то говорил мне… кажется, я слышал, человеку нельзя рассказывать про его будущее, а то он его изменит.
Меррин улыбнулся и посмотрел на меня мутными глазами.
— Это зависит от будущего, Йорг, и от того, сколько рассказать. Мои видения такие туманные, что детали разглядеть невозможно.
— Так что еще вы можете сказать о моем будущем, святой отец?
Я подошел ближе, чтобы он остатками зрения смог увидеть меня.
— Тебе этого не надо знать, Йорг, — сказал он. — Будущее — темное место. Мы все там умрем.
— Все равно расскажите.
И, возможно, зная, что я возьму его измором, — эта часть будущего была очевидна нам обоим — он ответил:
— Ты будешь убивать снова и снова, совершать ужасные вещи, предавать тех, кого должен любить, уничтожишь своего брата и навлечешь гибель на всех нас.
— И что, ничего не изменится? — Я проигнорировал выражение лиц Элин и Синдри. Разочарование сделало мой язык острее. Я думал, что вырасту, стану лучше. — Скажите мне, святой отец. — И я произнес «святой отец» совершенно серьезно. — Почему любой влиятельный человек не может найти себе провидца и спланировать путь к славе?
Он притих. Такое раскаяние нельзя подделать. Он говорил с мягким юмором и самоиронией, но я верил ему.
— Это будет чем-то вроде насилия над собой. Смотреть, как ты проходишь через море возможностей, следовать правде извилистой тропой. Самая малость этого может остановить рост. — Я подумал о Джейн, крошечной, и притом старше Горгота. — Или ослепить тебя. — Его бельма выглядели перламутровыми при свете Зодчих. — А если заглянуть слишком далеко, если увидеть, что ждет всех нас в конце…
— Скажи мне.
Отец Меррин покачал головой.
— Оно горит.
И на миг мне показалось, что бескожая рука схватила медную коробочку.
47
Тело папессы лежало в гуще резни. Мы двинулись к императорскому дворцу, гигантскому куполу, выстроенному из тысяч огромных песчаниковых блоков, удерживаемых лишь силой притяжения. Сотня гвардейцев из моей свиты осталась нести стражу над мертвой, капитан Денвере оценивал возможности.
— Большая какая.
Красноречие Макина, улетучившееся при въезде в город, еще не вернулось.
— Каково было бы въехать сюда во главе армии, чтобы за спиной имелись сто тысяч копий! Просто захватить город, не дожидаясь приказа.
Никто не ответил, лишь свистел холодный ветер и цокали по камню копыта.
Во время этой долгой медленной поездки по большой площади Вьены я наконец осознал, что отец мертв. Я понял это постепенно. Дух, которого показала нежить, сон о захвате Высокого Замка, соболезнования клирика. Самым надежным было бы увидеть его павшим, взирая на его труп. Наиболее достоверным финалом представлялось нанести удар, прикончить его и пытаться стереть кровь с рук, словно она никогда не исчезнет.
Я чувствовал себя… опустошенным. Смерть отца ударила по мне, как язык по колоколу, и я зазвенел с надрывом, повествуя о разрушенной жизни.
— Ничего нельзя исправить, брат Макин.
Макин осмотрелся. Ничего не сказал. Это было лучше слов.
Я мог сомкнуть руки на горле старика. Душить и смотреть, как гаснет свет в его глазах. Выкрикивать обвинения, восставая против былой несправедливости. И все равно внутри было бы пусто. Безнадежно.
Я дотронулся до шрамов на запястье.
— Я мог бы взять верховную власть. Священники записали бы мое имя, и оно сохранилось бы в веках. Но то, что написали здесь тернии, — это моя
