— Звучит неплохо.
И мы попытались повернуть колесо.
Конечно, не было ни колеса, ни Золотых Ворот, ни холма, ни сухих земель. Всего лишь два брата, пытающихся все исправить.
54
И, надо признать, у меня получилось. В конце концов, мы все еще здесь. Я пишу эти строки и вовсе не похож на ядовитую пыль на бесплодном ветру. И магия, в конце концов соединившая нас, позволившая мне за пределами смерти видеть его глазами, — эта магия закончилась. Вся магия закончилась, лишилась источника, колесо повернулось, старая реальность, из которой мы так долго пытались вырваться, восстановлена.
Я пишу африканскими чернилами, темными, как тайна их изготовления. Моя рука двигается по белой странице, и за ней тянется черный след моих дней. С того дня, когда я потряс снежный шар и понял, что иногда единственно возможное изменение материи приходит извне. С тех пор и до этого дня — дня, разбуженного утренним солнцем над Вьеной, когда голубой Дануб быстро и безмолвно несет свои воды через сердце Неразрушенной Империи.
Маленький Уилл вбегает в комнату. Он теперь часто приходит, хотя мать ему запрещает.
— Йорг! — говорит он, и я появляюсь.
— Да.
— Ты не мой папа. Мартен так говорит.
— Я воспоминание о нем. А люди созданы из воспоминаний, Уилл.
Что еще я могу ему сказать?
— Дядя Райк говорит, что ты призрак.
— Дядя Райк — это кое-что, что падает из-под конского хвоста, — говорю я.
Уилл хихикает. Потом становится серьезным.
— Но ты белый, как призрак. Нана Веннит говорит, что призраки прозрачные, и я вижу…
— Да, мой император. Я призрак. Цифровой призрак, экстраполяция, компиляция. Миллиард уловленных мгновений. Твой отец прожил большую часть своей жизни в здании, построенном тысячу лет назад.
— В Высоком Замке! — Он улыбается. — Я там был.
— В этом здании множество древних глаз и ушей. А в конце жизни он носил особенное кольцо. Он смотрел в него, и оно смотрело на него. Человек… призрак по имени Фекслер хотел понять твоего отца, хотел знать, можно ли доверить ему спасение мира.
— Он хотел знать, достаточно ли тот хороший.
Я теряюсь и прячу улыбку.
— Он хотел знать, тот ли человек Йорг. И он сделал то, что делают машины, когда им нужно ответить на сложный вопрос. Он построил модель. И эта модель — я.
— Жаль, у меня нет настоящего отца.
Уиллу всего шесть. Чувство такта появится позже.
— Мне тоже жаль, Уилл. Я только эхо и чувствую только эхо любви, которую он чувствовал бы к тебе. Но это очень долгое эхо.
Он улыбается, и я знаю, что не вся магия ушла из мира. Та, что жжет, — ушла. Люди больше не будут летать или обманывать смерть. Но более глубокое, древнее и тонкое волшебство осталось. То, что и разбивает, и исцеляет сердца, и вечно пронизывает собою самую суть мира. Доброе.
Уилл снова смеется и выбегает из комнаты. У маленьких мальчиков мало терпения. Я смотрю в дверной проем, сквозь который он убежал, и думаю: интересно, что там теперь появится? Разумеется, я мог предсказать. Построить модель. Но в чем тогда радость?
Я знаю лишь то, что это не будет Йоргом Анкратом. Считается, что люди боятся призраков, а не наоборот. Человек может бояться собственной тени, но здесь — бледная тень, страшащаяся того, кто отбрасывает ее. Магия выставлена за ворота, волшебство покинуло мир. Смерть снова стала тем, чем была.
Я смотрю на дверь, но никто не идет. Миана грустит из-за меня. Она проводит время, глядя, как растет юный император. Катрин думает, что я ничто, просто цифры, пытающиеся пересчитывать сами себя, измерить человека, который не умещался в измерения, возможно, не умещался даже в ее сны. Я смотрю на дверь, потом сдаюсь. Фекслер посмотрит за меня. Он смотрит на всех них.
Вместо этого я опускаюсь в глубокое бесконечное море Зодчих. Колеса внутри колес, миры внутри миров, безграничные возможности.
У всех нас есть свои жизни. Свой миг, день, год. И у Йорга Анкрата, несомненно, имелись его собственные, и я должен был рассказать об этом.
Однако теперь он вышел за мои пределы, и мне больше нечего сказать. Возможно, где-то Йорг и его брат нашли настоящие небеса и устроили там ад.
