Ах, она нужна, чтоб людей спасти?
Людей, Имру, нужно испепелить. Всех. Вот это была бы справедливость.
Ах, Ему жаль их… И меня, говоришь, тоже жаль…
А не нужна мне Его жалость, Имру.
Возвращаю жалость с поклоном и орудием спасения быть отказываюсь.
Всё.
Какая же вокруг темнота.
В глазах стоял мрак. И свет во тьме светит, кто-то сказал. И тьма не объемлет его.
Неправда. Еще как объемлет.
Какая же долгая, непроглядная ночь.
Поставив лапы на заваленную пушистым мехом грудь Тарега, джинн настороженно принюхивался к его дыханию. Оно было горьким, миндальным на запах. До сухой кожи лица невозможно было дотронуться – обжигало подушечки лап.
– Эй… – осторожно позвал он нерегиля.
Даже вылизать нельзя – язык спалишь.
Тарег мотал головой и тихо бормотал. Прерывистым, задыхающимся шепотом. Короткие, еще не отросшие волосы торчали слипшимися от пота вихрами.
Тогда кот мрачно решился: дрожа задними лапами и в ужасе глядя назад, враскоряку попятился – и сунул в полузамерзшую чашку с водой кончик хвоста. И тут же, мявкнув, выдернул. Охнув и поминая пророка Ахура-мазду, джинн развернулся задом к лицу тающего от жара нерегиля. И принялся водить мокрым, капающим хвостом Тарегу по лбу. Капли стекали по векам, скатывались в уши.
– Ох… – прошептал нерегиль.
И попытался протереть глаза и отмахнуться.
– Полдореа, – рассерженно сказал джинн, – у тебя не понос, так золотуха! Ты чуть не помер в яме, а здесь умудрился подхватить лихорадку! Я сначала не поверил, когда племяш мне сообщил! Нет, думаю, я, конечно, с ним в ссоре, но пойду посмотрю, как там чего! И что же я здесь вижу? Чего?.. Чего ты там бормочешь?
Чтобы разобрать сиплый шепот, ему пришлось подсунуть ухо под самые губы нерегиля.
– Всю ночь с тобой беседовал? Я?
Покачав ушастой головой, джинн вздохнул и снова присел над чашкой. Растопырившись и в отчаянии пихая хвост в ненавистную субстанцию, он хотел было сказать Тарегу, что тот бредит, но раздумал. В конце концов, с горячечными больными не спорят, даже если они несут полную чепуху.
– Хорошо я к тебе успел, кокосина, – снова вздохнул Имруулькайс. – Что б ты без меня делал, сиятельство безмозглое, злобное и упрямое…
И снова положил мокрый хвост Тарегу на лоб. Пока эти смертные придурки не хватятся, и так сойдет. В чашке было еще полно воды, слава вечному свету…
Нерегиль слизнул скользнувшую мимо носа каплю и открыл глаза. В бойницах над головой голубело раннее, холодное и ясное утро. Внизу грохнуло железом, послышался скрип. И топот подкованных сапог на лестнице.
Тарег знал, что это. Он даже почти это видел: на башню поднимается человек в желтом кожаном панцире гвардейца-южанина, устало переставляя со ступени на ступень запыленные сапоги. В правой руке он сжимает деревянный футляр, перемотанный витым красным шнуром с яркой кляксой печати.
Все завершилось.
Благополучно убивший брата, невестку и племянника, нарушивший все возможные клятвы халиф Абдаллах аль-Мамун посылал ему фирман, в котором именем Всевышнего повелевал явиться в столицу.
– Будьте вы все прокляты, – прошептал Тарег расплывающемуся в горячих глазах каменному потолку.
– Не сипи, Полдореа, – серьезно сказал джинн, подбирая хвост.
Он тоже услышал топот на лестнице.
– И не бесись больше. Нам всем осталась от силы пара-тройка лет, и провести их в тюряге – не самая хорошая мысль, княже. Как, согласен?
Посмотрев в большие зеленые глаза, Тарег с усилием кивнул. Получилось поелозить головой на мокром от испарины мехе.
– Что-то ты слишком легко согласился, – с подозрением пробормотал джинн. – Ну ладно, сиятельство, мне пора…
И, оглянувшись на заскрипевшую дверь, растаял в мягком утреннем воздухе.
Гремя снаряжением, воины топали по горячему песку. Над головами качались веерные листы пальм, припекало. Сахль ибн Сахль стиснул зубы: ну да, все как докладывали.
Под акациями Длинной аллеи стояли паланкины. Черные полуголые носильщики сидели, ковыряли в зубах. Мимо туда-сюда бегали женщины в ярких
