А когда осипла и прооралась, поняла, что Узза стоит над ней черной тенью, а вокруг мертво свистит ледяной ветер.
– Я сделаю по твоему слову, о женщина, – наконец, откликнулась богиня – ночным, холодным голосом. – Ты отомстишь.
– Но как?.. – все еще задыхаясь от азарта ярости, воскликнула Рабаб.
– Я пошлю того, кто отомстит.
– Ангела? – счастливо вспыхнула глазами бедуинка.
– Ангела, – кивнула высокой черной короной богиня. – Ангела-истребителя.
Бедуинка заломила руки и со счастливой улыбкой упала на колени.
Узза коротко глянула в непроглядную темноту неба, кивнула собственным мыслям – и исчезла.
Возвращались они глухой ночью, в карван-сарае уже потушили огни – ну так, только костерок из кизяка у ворот потрескивал, а вокруг жались невольники с дешевыми копьями.
Рабаб с Залимом прошли мимо них, не оглядываясь, – прямо в свой закуток с левой стороны, третья занавеска по галерее. Во дворе чернильной лужей плавала тьма, из глубокого лаза в подземный зал, где спали рабы и верблюды, доносились вздохи и усталое поревывание скотин. Бедуинка мысленно подсчитала оставшиеся дирхемы в рукаве: эх, если этот ангел задержится, деньги иссякнут, и придется съезжать вниз, к животным и чужестранцам, прямо под глаза здоровенной статуи ханаттийского бога с добрым сонным лицом и в высокой короне.
Занятая такими мыслями, она переступила одеяло, на котором обычно спал зиндж, и нырнула под занавеску. Когда Залим схватил ее сзади, Рабаб сначала не поняла, что происходит. Зиндж, тяжело дыша, повалил ее на войлок и принялся задирать платья.
– Ты что делаешь… – допищать она не успела – лапища зинджа с силой вдавила лицо в вонючую подстилку.
А потом он стукнул ее по затылку – чем, не видела, Залим пыхтел сзади – перевернул на спину и взгромоздился всей тушей. Широкая потная ладонь стискивала и губы, и нос, Рабаб задыхалась, мыча и обреченно постанывая. Вонзил зиндж так, что бедуинка закричала сквозь липкие толстые пальцы.
Залим принялся с силой пихаться между ног, и тут за занавеской замелькали огни и закричали люди. Рабаб радостно замычала и заизвивалась, раб с руганью выпростался и принялся подыматься.
В комнатушке разом стало светло и шумно, и на лицо бедуинки пролилось что-то горячее. Из горла зинджа торчал длинный ноконечник дротика:
– Подлый раб!
Рабаб вздернули на ноги, сунули в лицо факел, содрали с плеч абайю и покрывало, жесткая рука растрепала волосы.
– Что вы…
За спину и локти сунули палку, факел по-прежнему слепил глаза и обжигал лицо. Знакомый старческий голос проблеял:
– О распутница! Ты взяла в любовники чернокожего раба! О стыд! О позор ашшаритов!
– Да как вы…
Ее хлестко ударили по губам – ладонью плашмя, не для боли, так, для порядка. И голос старшего Даримова сыночка – чтоб у тебя глаза повылезли, о Сайф! – торжествующе загудел:
– Вот, мы с братьями и почтенный кади Сулайман ибн Харис свидетели – эта подлая, эта распутная принимала у себя черного раба за занавеской! Они любились и стонали от удовольствия!
– Подожди, о Сайф! – рассудительно проблеял кади. – Пусть почтенная Нузхат осмотрит эту грешную, эту простоволосую и даст тщательное и правдивое заключение о состоянии ее фарджа!
Палку за спиной с силой поддернули, жесткая старческая ладонь шершаво скользнула под платье, вверх по бедру и принялась бесцеременно ощупывать Рабаб между ног.
Знакомый голос хозяйки караван-сарая – что же ты делаешь, о Нузхат, разве не плакали мы вместе над моими бедами… – твердо произнес:
– Во имя Всевышнего, справедливого и не попускающего лжи! Этой женщиной занимался мужчина, причем только что!
– Развратница! Смерть прелюбодейке! – заорали из факельного света десятки голосов, мужских и женских.
– Терпение, о правоверные! – проблеял кади. – Закон Али суров, но милостив к грешным! Прелюбодейку надлежит бить камнями в яме, лишь удостоверившись, что она не носит ребенка!
Негодующие вопли стали ему ответом.
– Шарийа! – воодушевленно воскликнул Сулайман ибн Харис. – Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, мы обязаны следовать заповедям веры, о ашшариты!
Разочарованное ворчание и шарканье шлепанцев по камню – толпа принялась расходиться.
– Связать ее, – уже обыденным, равнодушным голосом приказал кади. – Нузхат, запрешь эту развратницу и скажешь, когда отойдут крови. Тогда и велю покричать о ней – соберем народ и все сделаем. Зинджа закопайте подальше в пустыне – хотя я бы на твоем месте привалил на него большой камень, о Сайф, ведь ты остался должен этому человеку…
Тот фыркнул:
