Чихнул.
– Понял, нет? Не бросаться, говорю, на моих людей. Или тебя на веревке потаскать? Пока в разум не войдешь?
Кивнул. Неохотно, но кивнул. Ну-ну, покобенься мне. А то я не знаю, как сумеречники с железом управляются. Нам тут смертоубийств не надо…
– Меня будешь слушаться. Что скажу, то и будешь делать. Плохого не прикажу, не боись.
Кивнул.
– Развязывайте, – кивнул Авад воинам. – Жить будешь в шатре госпожи Афаф, там, где она коня держит, – это он сказал уже сумеречнику.
Тот снова шипел, растирая красные, намятые веревкой запястья. Но кивнул все равно.
Авад собрался было уж идти, как вспомнил важное:
– Имя-то есть?
Морщась от боли в затекших руках, сумеречник дернул плечом и снова сплюнул.
Ну это тоже понятно. Нет клана – нет и имени.
– Как назовем, так и будешь зваться.
Кивнул.
Ну вот и прекрасно.
Кряхтя и посапывая, старый сабеец наклонился над ковром. Придирчиво оглядев меч, он, наконец, протянул к нему тонкую руку в коричневых пятнышках. Длинные желтые ногти старика несколько раз щелкнули по золотому плетению тарсиа на усиках гарды.
– Ну? – нетерпеливо притопнула мягкой туфелькой Мараджил. – Что ты смотришь на него, о Фазлуи? Бери и действуй!
И затопала загнутым носочком по черно-красному толстому ковру.
Маг поскреб редкую бороду. Ни куфии, ни чалмы звездопоклонники не носили, и нависавшей над сабейцем Мараджил открывался прекрасный вид на тускло блестящую лысину в венчике седеньких волос.
– Меч – не то, что мне нужно, о яснейшая, – невозмутимо отозвался маг. – Оружие – плохой проводник в мире Сумерек. К тому же меч долго лежал на трупе животного, это плохо. В поисках нам бы помогло его кольцо. Или серьга. Или браслет.
– Да ты никак совсем рехнулся, о Фазлуи?
Голос Мараджил прозвучал грозно. Брякнули тройные ханаттанийские браслеты на запястьях – мать халифа подняла руки и уперла их в боки. Перо на шапочке парсиянки наклонилось, как рог приготовившегося защищаться орикса.
– К тому же, судя по виду ножен и рукояти, меч за последний месяц перелапало все население этой проклятой пустыни, – оттопырив губу, уперся сабеец.
– Где я тебе возьму его браслет, о сын прелюбодеяния! – рявкнула Мараджил. – Вот все, что нам удалось добыть, а ты еще кобенишься, о сын гиены!
И снова топнула ногой в алой туфельке. И, шелестя складками шальвар и обоих платьев, плюхнулась на подушку.
Тот продолжал мрачно сопеть, брезгливо водя двумя пальцами по ножнам. Потом выпрямился, отрицательно покачав головой: нет, мол, ничего не выйдет.
– Ладно, – сдалась Мараджил. – Я прикажу принести…
И зябко поежилась от воспоминания. Пожалуй, то был единственный раз, когда она пожалела о собственном любопытстве. Но как же, ей же так хотелось все увидеть своими глазами. И она спустилась в подземелья под Новой масджид дворца.
Раньше над подвалами стояла Башня Заиры, и вот она подходила их содержимому куда как лучше. Говорили, в башне уморили голодом десятки людей, а когда сносили, из разломов в стенах то и дело вываливались скелеты несчастных, некогда заживо замурованных в заложенных камнем нишах. За запечатанными дверями подземного хранилища она пробыла недолго, и этого времени Мараджил хватило, чтобы понять – второй раз она туда не пойдет. Хватит с нее.
Здоровенный ларец со свитком Договора ей запомнился хорошо: заляпанный бурыми потеками пергамент со смазанным отпечатком ладони трудно забыть. Дотронувшись до жуткого следа растопыренной пятерни, Мараджил отдернула руку – показалось, что в уши ударил крик. Как будто она услышала вопль боли за стеной. Крик и хриплое дыхание истязаемого существа.
Как же нерегиль должен их ненавидеть, а больше всего ненавидеть того, за кем волокся на своем поводке…
Впрочем, сейчас он бегал неведомо где, оборвав привязь. Одно хорошо: посмотрев своими глазами на залитый кровищей свиток Договора, Абдаллах, похоже, начал что-то понимать. Хотелось верить, что, изловив беглеца, сын больше его не упустит.
А самое главное, осознает наконец:
Пока она размышляла, доставили требуемое.
