держать слово, даже если оно дано врагу, и уклоняться от зла, о сын Сумерек, – твердо сказал аз-Захири. – Вспомни и то, что сказано далее: «Всевышний нe был тaкoв, чтoбы oбижaть иx, нo oни caми ceбя oбижaли!»
– Ненавижу! – рявкнул Тарег. – Расскажи мне, как сами себя обидели мой брат, его жена и их малолетние дети. Их всех убили, вместе с прислугой. Видимо, Всевышний, милостивый, милосердный, в тот миг диктовал Али всякие чудесные слова и не хотел отвлекаться.
– Не кощунствуй! – сипло крикнул аз-Захири.
– Ненавижу!..
От ярости ему сводило скулы.
– Я знаю, – неожиданно кивнул ашшарит и устало протер глаза. – Ты вообще всех ненавидишь, о сын Сумерек. Всех, включая себя.
– Думаешь, вас Книга спасла сегодня ночью? – прошипел Тарег. – Как бы не так!..
– Я знаю, – все так же устало отозвался аз-Захири. – Нас спас ты. Мое чтение не помешало бы их ужину.
От неожиданности Тарег поперхнулся очередной ядовитой фразой. Это походило на финт в поединке: ты бьешь со всей силой, а удар не встречает сопротивления, уходя в пустоту. И ты, увлекаемый тяжестью собственного тела, влетаешь носом в стену.
На самом-то деле нерегиль не был столь уж уверен в своих словах.
– Почему ты так говоришь? – угрюмо поинтересовался он.
– Ночью в Городе звучал призыв на молитву, – вздохнул аз-Захири. – Всего с пары альминаров, но звучал. Кутрубы не обратили на него ровно никакого внимания.
– Плохо! – искренне ужаснулся Тарег. – Очень плохо! А я его даже и не слышал…
– Это потому, что азан был очень, очень слабым, – горько сказал аз-Захири и вытер выступившие на глазах слезы.
Неровно насыпанная ангелами гора длинно вытянулась на горизонте. Знаменитая Джабаль-Ухуд издали казалась разровненной песчаной кучей, ее осыпавшаяся всхолмьями громада нависала над Мединой, зябнувшей в сером воздухе утра.
Путешественники долго брели краем пожарища, то и дело путаясь в проулках и упираясь в глухие стены или заложенные досками ворота. Аз-Захири часто привставал на цыпочки, пытаясь разглядеть над дувалами приметный альминар Масджид Набави.
Конечно, до карматских налетов у масджид Пророка было аж четыре альминара. Но после последнего набега остался стоять лишь один – самый старый. Стройные высокие башни с вытянутыми остроконечными крышами и резными балкончиками рухнули при пожаре. А приземистый, словно из цельного камня выточенный Старый альминар не выгорел и не просел внутрь себя, продолжая слепенько таращиться на город маленькими окошками под низким куполом. Так рассказывали паломники, и аз-Захири все хотел высмотреть подтверждения их словам о свершившемся чуде: не сгорел! устоял! альминар, возведенный сыновьями Благословенного, все еще напоминает верующим о стойкости и надежде!
Под ночным дождем песок под ногами окончательно развезло в грязь, и даже Тарег умудрился пару раз поскользнуться и с размаху рухнуть в лужу. Языковеда им приходилось выдергивать из вязкой жижи, как луковку, – тот проваливался чуть ли не по колено.
Альминар аз-Захири так и не увидел. Зато над плоскими крышами постепенно всплыл силуэт Новой башни. Облезшая желтая штукатурка открывала мелкую кирпичную кладку, углы уступов казались какими-то обгрызенными. Даже черное знамя умейядских халифов походило в этом влажном воздухе на половую тряпку, которую зачем-то подвесили на шпиль цитадели.
Когда из-за крыш показался серый скальный уступ, на котором стояла Новая башня, они увидели верх городской стены.
Тарег ахнул. И тут же, видимо от избытка чувств, снова поскользнулся и шлепнулся в грязь. Вставать не хотелось – как не хотелось видеть стену. Точнее, это уже была не стена. Просто длинная и высокая груда кирпича, в которой угадывались изъеденные непогодой и огнем, оплывшие зубцы и бойницы.
Выпростав из клейкой, как тесто, жижи, ладонь, нерегиль мрачно осмотрел руку – она была покрыта грязью, как коричневой перчаткой. Впрочем, вторая рука – ее он тоже придирчиво осмотрел – выглядела так же. Встав, Тарег пошатнулся – полы бурнуса намокли, отяжелели и лепились к ногам тем же коричневым тестом. Шагать становилось все труднее.
Аз-Захири опять расплакался:
– О Всевышний! Как это возможно! Неужели так ничего и не восстановили! А ведь я сам жертвовал на новые укрепления Святого города!
– Ражворовали… – хмыкнул Лайс и смачно плюнул в грязь сквозь щербину в передних зубах.
В Медину они вошли через большой, гостеприимно зияющий пологой осыпью пролом в стене.
Когда впереди замаячили толстенькие, как вафельные трубочки, минареты Гамама-Масджид, с неба снова полило.
– Это знак! – решил воодушевиться аз-Захири и заперебирал ворот рубашки тоненькими пальчиками в несмываемых чернильных пятнах. – Это добрый знак!
Тут путешественники увидели первых людей. Толпа разновозрастного народа вдруг посыпалась, как орехи, из калитки в ближайшем заборе. Женщины
