тащили тюки, даже маленькие девочки несли что-то на головах. Мужчины, выпячивая животы, по-хозяйски покрикивали на писклявую и бестолковую женскую стайку и считали тюки, загибая пальцы.
– Што происходит, о правоверные?.. – рванул к ним Лайс.
Голова поскуливающей и покрикивающей колонны уже тронулась, и к нему приобернулся мальчик в яркой красной рубашке – тоже гордый, с пустыми руками и серьезным лицом охраняющего харим мужчины:
– Ты, верно, нездешний, о незнакомец! Сюда идут карматы, мы уходим на запад! Спасайся и ты!
И, с трудом выпрастывая босые ступни из месива под ногами, пошлепал вслед за взрослыми.
– Где они хотят спастись? В Хиджазе? Да они там все померзнут в первую же ночь по такой погоде… – озадаченно обернулся к спутникам Лайс.
– Нужно идти в масджид! Спасение ждет нас в масджид! Нужно укрыться в доме молитвы и просить Всевышнего о помощи! – испугался и затоптался аз-Захири.
Тарег не выдержал и захохотал. Так громко, что из гомонящей толпы на него обернулась пара смуглых мокрых лиц.
Смех не отпускал его очень долго, даже живот свело. Пришлось опереться спиной о дувал, чтобы отдышаться. Языковед и бедуин мрачно созерцали его веселье.
– А что такого смешного я сказал, о сын Сумерек? – обиделся наконец аз-Захири.
Или просто замерз – поднялся ветер, и дождь бил косыми мелкими струйками. Теперь вода затекала за ворот и даже в рукава.
Тарег утерся. С подбородка снова капало.
– В масджид?.. Ты забыл, о шейх, что произошло в Ятрибе.
Аз-Захири замигал под холодной водой, и сразу стало непонятно, плачет он или просто по лицу течет дождь. Тарег безжалостно продолжил:
– Предводитель карматов Абу Тахир аль-Джилани вьехал верхом в Запретную масджид и приказал перебить всех, кто там укрылся. И очень громко кричал, каждый раз, когда наносил удар копьем: «Ну, где ваш Всевышний? Что же он вас не спасет? Я вас научу, глупые животные, как верить вракам сумасшедшего погонщика верблюдов и выжившего из ума мага!» Как ты понимаешь, он имел в виду Али и царя Дауда ибн Абдаллаха. По правде говоря, я бы в его положении задавал те же самые вопросы. У тебя есть на них ответы, о шейх?
– Не кощунствуй! – пискнул аз-Захири.
Тарег дернул плечом и пошел вперед. Дождь припустил сильнее.
Ближе к цитадели, около крохотной, с игрушечным альминаром-столбиком Гамама-масджид, толпа стала такой густой, что им приходилось толкаться локтями.
Беженцев не было видно – или они терялись в оживленном многолюдье. Люди занимались повседневными делами: шли по делам, женщины, придерживая у носа края платков, торговались в мясных лавках, под навесами на молитвенных ковриках сидели шорники, медники, продавцы зелени.
Ближе к цитадели агония Медины приняла пристойную, не оскорбительную для глаза форму. Если в предместьях и ближайших к городской стене кварталах мерзость запустения прорастала колючками, тряпьем, обломками, развалинами и бурьяном, то здесь город умирал, неслышно растворяясь в мутной воде. Необожженный глиняный кирпич-туб возвращался в природную стихию, добавляя узким улочкам грязи, и мертвые дома походили на недостроенные детские поделки. Между ними и даже в опустевших дворах сновали люди – кричали, торговались, что-то выменивали.
Потолкавшись под дождем еще, путешественники вышли на главную рыночную площадь. Ее легко было узнать по обилию крытых навесов и зазывал, крику, гомону, звону и запахам. И по высоким, почерневшим от времени столбам c перекладинами.
– О Всевышний, милостивый, милосердный… – тихо пробормотал Лайс. – Это же Амина…
– А рядом? – так же тихо поинтересовался Тарег.
Бедуин прищурился. Подвешенные на столбах сумеречники почти не шевелились. Длинные, слипшиеся от дождя лохмы закрывали опущенные лица. Мокрая рубашка облепляла груди женщины. То, что это именно Амина, Лайс понял, лишь когда она вдруг судорожно выгнула спину и вскинула голову – мелькнуло белое-белое лицо. Бесполезно подергавшись и помотав волосами, Амина снова повисла неподвижно. Вывернутые руки надежно примотали к перекладине веревками, видно было, как медленно сжались в кулаки вздрагивающие от напряжения растопыренные пальцы. Сумеречник на соседнем столбе висел не двигаясь, ветер раскачивал длинные рыжие пряди.
– Похоже, что Лейте, он иж них самый рыжий… – упавшим голосом наконец ответил бедуин. – А вообще, не жнаю… Лица не видать, а одежу ш них до рубахи ободрали, не поймешь… Может, он не иж наших… Ой, што ж делать, што ж делать…
На распятых сумеречников, впрочем, толпа не обращала никакого внимания. Люди пихались, напирали, подпрыгивали, пытаясь заглянуть через головы и плечи, чтобы разглядеть что-то, что происходило у подножия столбов.
Оттуда, кстати, неслись дикие вопли и истошный женский визг. Как всегда в подобных случаях, женщина надрывно голосила, умоляя о пощаде: «не надо, не надо, он ни в чем не виноват». Толпа восторженно орала, размахивая кулаками и зажатыми в кулаках четками. Люди кричали:
– Так ему! Так ему!.. Держи его крепче, о Асвад!
На низком каменном помосте перед столбами стояла пара вооруженных человек – без кольчуг, но в шлемах и при копьях. Между ними, уперев руки в
