Спина и руки снова стали замерзать. Да что ж такое…
– Просыпайся, шайтанова кукла… – в отчаянии пробормотал аль-Амин.
Ничего.
– Просыпайся!!
…айся!.. айся!.. айся!..
Чпок – ха-ха-ха…
Тут он понял, что злится больше, чем боится. Схватив жесткое от шитья плечо, аль-Амин пару раз крепко тряхнул лежащее тело:
– Просыпайся, чтоб тебе треснуть! Во имя Всевышнего, вставай, зараза!
В ответ на его судорожные толчки голова пару раз бессильно мотнулась.
Тогда он схватил нерегиля за оба плеча и затряс еще сильнее:
– Ну же, ну же! Просыпайся, сучий сын, чтоб тебя взял иблис, зачем я сюда за тобой приперся!..
Острая бледная морда завалилась на щеку, странно вывернув ухо и скулу.
Чпок – ха-ха-ха…
А может… Ой, шайтан… Ой, шайтан! Может – он мертвый? Сердце-то он, дурак, не послушал…
Бесцеремонно сдвинув вниз рукоять меча и ледяные ладони, аль-Амин положил ухо на грудь.
Слушал он долго – из упрямства. И от отчаяния, на самом-то деле.
Чпок. Ха-ха-ха…
И услышал – слабенько так. Тук. И потом, очень, очень не скоро, еще – тук.
Ффуух… Живой, зараза…
Отняв голову от груди, Мухаммад снова заметил полосу ткани на горле. Проверить рану?..
Стиснув зубы, он схватил за конец – и резко дернул. Ну?!..
Горло было белым и чистым. Ни единого следа, никакого шрама.
Так что ж ты лежишь, скотина?!..
– Что ж ты лежишь?! Вставай! Вставай, как тебя там, вставай, Тарег! Ну?!
Ничего.
И тут им овладело отчаяние. Настоящее отчаяние, такое, от которого начинает болеть в груди и хочется выть по-волчьи.
Схватившись за грудь, Мухаммад застонал и осел на пол. Прямо на мокрые, запачканные чернилами тряпки савана. Закрыл руками лицо и затих.
Садун, недовольно смигивая и отворачиваясь от летящей в глаза пыли, осторожно шел к сосенке. За ним спокойно – молодец, парень! – шел Фархад. С ящиком инструментов наготове.
Оглянувшись, сабеец увидел, что за ними увязался и один айяр из Джаведовой шайки – видать, замучило любопытство: что столичным штучкам понадобилось от объеденного аждахаком тела?
Сам змей уполз. Давно. А перед тем, как уползти, долго катался по камням, взбивая тонким мерзким хвостом щебенку, выдирая когтями клочья травы. И беззвучно – для человеческого слуха – ревел от раздирающей челюсти боли. Сейчас аждахак должен был отлеживаться где-нибудь глубоко в пещере. Переваривать съеденное и восстанавливаться от ран.
– Что скажешь, мой мальчик? – холодно поинтересовался Садун, разглядывая лежавшие у деревца останки.
Разбойник за их спиной тихо помянул Предвечный огонь. Можно подумать, мелькнуло у Садуна в голове, с соседней скалы он не видел, что сделал змей с невольником-ханеттой.
От любимца аль-Амина и впрямь мало что осталось. Присев на корточки, лекарь присмотрелся к развороченной грудной клетке. Часть ребер торчала наружу. Голова оставалась на плечах – впрочем, головой это можно было назвать довольно условно: все покрывала красновато-желтая слизь из желудка змея. В отвратительном месиве холодно поблескивал металл ошейника с амулетом – Птица Варагн. Не такая сильная печать, как сигила Дауда, но аждахака обожгла сильно. Второй кругляш вместе с цепочкой провалился в разодранные легкие.
– В трахее застрял, господин, – мягко подсказал Фархад.
Садун присмотрелся и довольно улыбнулся – хороший, смышленый парнишка. Молодец.
Вооружившись ланцетом и щипцами, Садун осторожно поддел искомое – желтый неправильный костяной треугольник. И брякнул извлеченное в подставленный Фархадом тазик.
Разбойника бурно тошнило. Он стоял на четвереньках, мотал бритой головой и жалостно блевал в кусты.
На дне медного тазика поблескивал слизью длинный зуб аждахака. Садун с удовлетворением кивнул – острый. Не стертый еще. Вон даже канальцы не забились пакостью. Хороший зуб.
