– Амулеты снять, господин? – все так же невозмутимо поинтересовался Фархад.
– Да, детка, – улыбнулся Садун. – Но будь осторожен – желчь и кровь аждахака ядовиты и вызывают ожоги при попадании на кожу.
– Я буду внимателен, господин, – мягко ответил юноша и забренчал инструментами.
Садун снова присмотрелся к телу и приказал:
– Слева что-то золотое блестит. Наверное, серьга. Сними ее тоже.
– Да, господин, – спокойно отозвался Фархад.
И вдруг спросил:
– Это ты сам придумал, господин?
– Как добыть зуб? – рассеянно отозвался сабеец. – Нет, мой мальчик. Парсам хорошо знакомы повадки змеев, их маги пользовались этой уловкой задолго до рождения ашшаритского пророка. В прошлые времена за зуб аждахака давали сто белых рабов, сто черных рабов, сто девственниц и сто коней.
Фархад покивал, не прекращая работать.
– А сейчас?
– А сейчас обладателя этого могущественного предмета ашшариты сжигают заживо, – тонко улыбнулся Садун.
Юноша не успел ответить – почва под ногами содрогнулась. Со скалы над головами градом посыпались камешки.
Проблевавшийся разбойник тоненько заверещал:
– Землю трясет! Уходим!
Каменное нутро Мухсина вздрогнуло снова – и Садун тем же слухом, что слышал рев аждахака, уловил – низкий-низкий гул. Словно мир сминался круговыми, мелкими складками, стремясь прочь от некоего огромного, жуткого, немыслимо мощного источника силы.
– Это землетрясение? – спросил Фархад, косясь на осыпь.
– Нет, – жестко ответил Садун. – Это Страж. Похоже, он все-таки проснулся.
Видимо, аль-Амин просидел так долго. Очень долго.
Капало с потолка.
Чпок – ха-ха-ха…
Возможно, впрочем, все это ему снилось.
Что ж теперь делать?
А что делать? Теперь все. Теперь матушка его убьет. Разорется и прогонит с глаз долой. Так опозориться… Как он покажется на глаза матери без этого гребаного нерегиля?!..
– Никуда я не пойду, – тихо проговорил он в темный воздух над темной водой.
Чпок – ха-ха-ха…
Тишина.
Чпок. Ха-ха-ха…
Шур-шур-шур… шшур. Что такое? Он же вроде тихо сидел, не шевелился…
Перед его лицом вниз по камню съезжала серебряная кисея. Шшур. Шелестя шитьем, ткань свалилась вся – по всей длине камня. И застыла маленькой блестящей волной.
Шур-шур-шур. Звяк.
И вздох.
Аль-Амин почувствовал, как у него шевелятся под чалмой волосы.
Сверху снова отчетливо брякнуло и зашуршало.
– Ааах!.. – словно кто-то набрал в грудь воздуха перед прыжком в воду.
Заледенев руками и ногами, Мухаммад обреченно поднял голову.
Наверху, на камне, уже не лежали. Там сидели.
– …Ааах! Ах! Ах!.. – и, похоже, заново учились дышать.
Как у него получилось встать, аль-Амин не помнил – пот заливал глаза, в груди колотилось.
Нерегиль и впрямь держался обеими руками за горло и хватал ртом воздух, как рыба:
– Ах… ах…
Огромные светящиеся глазищи таращились в пустоту, рот кривился и никак не мог толком ни открыться, ни закрыться, пальцы судорожно цеплялись за жесткий негнущийся ворот. Завороженный этим зрелищем, Мухаммад стоял, разинув рот и тоже вытаращившись.
