По крайней мере в данный момент чувствительность Доны к феям явно неактивна, иначе она услышала бы, как он скрипит ей на ухо, и мы никогда бы не дождались от нее еще каких-то слов.
— Итак, чем я могу быть тебе полезна? — спрашиваю я.
Дона откашливается.
— Лорд Дуглас требует вашего присутствия в его кабинете. — Она с явным трудом сглатывает и медлит перед тем, как добавить: — Очень требует.
Я в тревоге выпрямляюсь на стуле, несмотря на ужасное самочувствие. Я все утро боялась этого момента.
— Полагаю, ты скажешь мне, в каком он сейчас настроении.
Взрывная ярость, спокойная ярость, убийственный гнев или гнев типа «я немедленно отправляю тебя в монастырь»? Я размышляю о том, не сбежать ли через потайную дверь спальни, не стоит ли спрятаться, пока он не успокоится.
Дона вскидывает голову и моргает широко открытыми голубыми глазами. Затем отступает к двери и замирает там.
— Ну… э-э-э… — Голос ее дрожит. — Миледи, он… Я не уверена, что могу это точно описать.
О боже! Я поднимаюсь со стула, игнорируя волну головокружения, которая грозит поглотить меня, и киваю.
— Хорошо. Полагаю, мне придется с этим смириться.
— Что он собирается сделать? — спрашивает Деррик, вылетая из комнаты следом за мной. — Сжечь тебя живьем?
Я медленно иду по коридору и ежусь в ожидании того, что скажет отец.
— Уверена, твое предложение он счел бы весьма привлекательным.
Я стараюсь говорить тихо, чтобы Дона, которая все еще неподалеку, меня не услышала.
— Ну, если хочешь, я могу съесть его уши. Я люблю уши.
В любое другое время я бы рассмеялась, но теперь могу лишь отстраненно сказать:
— Нет, в этом нет необходимости.
— Но предложение в силе.
Я отмахиваюсь от Деррика, и он вспархивает обратно на верхний этаж.
А я подхожу к отцовскому кабинету. Отец сидит за массивным дубовым столом, ручка быстро скользит по бумаге для писем. Он не поднимает взгляда, когда я останавливаюсь в дверях.
Этот кабинет никогда не был теплым и гостеприимным, даже при жизни моей матери. Его мрачная мебель выглядит слишком громоздкой, а большие окна и раздвинутые шторы не пропускают достаточно света, чтобы оживить кабинет. Я изучаю полки, заставленные массивными сводами законов и журналов травологии, которые он собирает. Рядом с окном стоит коричневая кожаная кушетка, на столе — графин с виски и единственный стакан.
Я изумленно смотрю на отца. Еще даже не полдень, а он уже пьет! Это не может быть добрым знаком.
Постучав по двери, я говорю:
— Отец.
Черт, какие слова оправданий я репетировала?
Он кивает на кресло, стоящее напротив стола.
— Садись.
— Отец…
Он поднимает палец, заставляя меня замолчать, и продолжает писать. Я закрываю за собой дверь и жду, пока он закончит, пытаясь контролировать напряжение, глубоко вдыхая и выдыхая. Он пишет, а я уже сама не своя от тревоги, хотя голова у меня болит и без этого.
Наконец отец откладывает ручку и переплетает пальцы. Потом поднимает глаза, и… Боже, они жесткие и пронзительные!
— Ты знаешь, почему находишься здесь?
Я медленно киваю, борясь с инстинктивным желанием опустить глаза, не встречаться с ним взглядом. Вот и не пригодились мои репетиции. Как же всего за несколько минут он смог превратить меня в маленькую испуганную девочку?
— Конечно же знаешь, — жестко говорит он. — Очевидно, я был слишком мягок с тобой после смерти Сары.
Я сглатываю.
— Я не…
Отец поднимается, и деревянный стул со скрипом скользит по полу. Я вздрагиваю.
— Я потакал тебе, — продолжает он, не обращая внимания на мои слова. — Я предоставил тебе содержание без контроля твоих трат. Я игнорировал слухи о твоих необычных увлечениях и неподобающем поведении. — Он подходит к окну и смотрит на улицу. — И хотя ты совершенно не ценила того, что я для тебя делал, я давал тебе один шанс за другим. Я лгал ради тебя. Я защищал тебя. Сколь бесполезные попытки, не так ли?
Мое сердце болезненно ускоряется.
