такие вопросы.
— Тогда почему я себя так чувствую? — шепчу я, обращаясь в основном к самой себе.
С чего бы еще мне так сильно хотелось прижаться к Киарану, хотя я отлично знаю, на что он способен? Я также не должна думать о том, чтобы целовать его или прикасаться к нему. Мне нужно позаботиться о том, как надежнее оградить себя от него.
— Ты уверен, что ничего со мной случайно не сделал? Как с Кэтрин?
— Ты Охотница. Мне пришлось бы силой удерживать тебя под своим влиянием. — Он смотрит на меня сверху вниз непроницаемым, как всегда, взглядом. — А это грань, которую я не осмелился бы перейти с тобой.
— Ты замораживал меня раньше, — напоминаю я.
— Я лишь не позволял тебе двигаться, — мягко отвечает он. — Ты все время сопротивлялась этому. Те, кто очарован нами, не сопротивляются, Кэм. Не отбиваются. Они пресмыкаются и молят о нашем прикосновении. Оно разрушает их, а они жаждут этого разрушения. — Его глаза такие темные, такие пронзительные. — Когда
Мое дыхание замирает.
— Ты раньше делал подобное с кем-то?
— У меня не самое чистое прошлое, Кэм. Но я не давал тебе повода заподозрить меня в подобном.
Киаран подхватывает меня раньше, чем я успеваю запротестовать. В отличие от объятий Гэвина, желание отбиваться покидает мое тело, и я бессильно обвисаю у него на руках, замерзая и стремясь согреться. Не только его теплом, которое может просочиться сквозь мою заледеневшую кожу. К черту все! В этот момент мне хочется прекратить думать о том, что я должна действовать, что мне необходимо притворяться сильной, как я всегда перед ним притворяюсь. Сейчас я мечтаю лишь об одном — снова согреться.
А потому я кладу голову Киарану на плечо и касаюсь пальцами его ключицы. Вот оно. Намек на тепло под моей онемевшей, бесчувственной кожей. Я вздыхаю.
— Лучше? — спрашивает он.
Я поднимаю на него взгляд. Я словно в летаргии, будто приняла огромную дозу настойки опия. Глубоко вздохнув, я шепчу:
— Могу я тебе кое-что сказать?
Киаран перекладывает меня на руках, привлекая ближе к себе. Похоже, он не уверен, что со мной делать.
— Хорошо, говори.
Я прижимаюсь щекой к его рубашке из грубой ткани. Мое чувство приличия уже потеряно. Согреться, мне нужно согреться, почувствовать хоть что-то в охватившем меня онемении.
— Иногда я почти забываю, что ты фейри.
— Правда?
Он кажется действительно заинтересованным, даже слегка удивленным.
— Айе. — Я закрываю глаза. — Когда ты решаешь быть добрым. Когда говоришь, что никогда бы меня не очаровал.
— А что насчет всего остального?
— Оно напоминает мне, почему я не могу позволить себе забывчивости.
Он осторожно опускает меня на кровать и набрасывает стеганое покрывало мне на ноги.
— Прислушайся к собственному совету, Кэм. Ты не найдешь во мне ничего человеческого. Никогда не забывай об этом.
Даже под покрывалом холод не отпускает меня. Я дрожу на шелковых простынях. Или, по крайней мере, мне кажется, что дрожу. Мое тело пустое, онемевшее. Единственное, что удерживает меня в этом мире, — это голос Киарана, наш с ним разговор.
Я трусь щекой о подушку, пытаясь почувствовать ткань. Ничего. Существуют только мои слова.
— Мы согласны друг с другом? Редчайший случай.
Киаран подтягивает мой деревянный рабочий стул к кровати.
— Завтра мы вернемся к прежним ссорам.
— Любимое времяпрепровождение, — бормочу я. Язык кажется слишком тяжелым, чтобы слова получались внятными.
Он встречается со мной глазами, и на краткий миг я снова ощущаю ту же связь с ним. Внутреннее понимание. Схожесть, которую я не могу ни описать, ни осознать.
«Скажи мне, — думаю я. — Скажи мне что-то в ответ».
Меня тянет понять то, что Киаран предпочитал закрывать и держать вдали от всех. Те редкие проблески его души, которые показывали, как эмоции меняли его на протяжении бесконечной жизни.
Киаран отводит взгляд и тянется к чему-то у кровати. В моем поле зрения появляется коричневая кожаная сумка, из которой он вынимает три
