сукровица. По всему телу разлилась вялость, ноги и руки стали непривычно тяжелыми, вроде бы и не свои.
Пить! Скользнул взглядом по траве, по листьям кустарников — никакой росы. Во рту горечь, саднят потрескавшиеся губы. Пить! Мысль о воде подавляет все остальные мысли.
«Пить-пить! Пить-пить!»— попискивает в кустах зарянка. Надо идти, иначе жажда доконает. Вспомнились ночные визитеры — волк и два каких-то зверя. Лоси, решил Юрка и, поскольку это не имело значения, наклонился, чтобы поднять палку и корзиночку. Голова закружилась, чуть не повалился на траву. Подумал о гнилушке и пошел в ту сторону, тем более, что направление совпадало — утреннее солнце било в левую щеку. Он шел и осматривал пни. Пни как пни, ничего особенного. Так и не понял, какой из них ночью светился.
Духота наваливалась с утра.
Подумал: «Если сейчас так жарко, что же будет днем?»
А если бы знал приметы, то понял бы, что духота с утра — к грозе. Об этом говорила и разорванная паутина крестовика — тот не торопился с ремонтом. Зачем, если ливень все равно разрушит?
Утренний лес красив. Хоть Юрке было плохо, он какой-то частью своего сознания почувствовал прелесть лесной жизни. Малиновка уселась на верхушке дерева, повернулась к солнцу и залилась переливчатой трелью, приветствуя утро. Испуганная, она кинулась в кусты, и оттуда послышалось ее возмущение: «тэр-тэррэк-тэк-тэк!» На прогалинах в лесной подстилке копошились дрозды. Когда Юрка приближался, они с громким криком взлетали и скрывались за деревьями. Множество птиц сегодня пело в лесу. Каждая — свою песенку, не согласуясь и не подстраиваясь к другим, но в целом получалась прекрасная, жизнерадостная симфония утреннего леса. «Как все было бы хорошо, если бы напиться!»
Прошедшая ночь, как ни была она тяжела, укрепила мальчишку в уверенности, что к лесу можно приспособиться. Звери не страшны. Два самых опасных — медведь и волк — бежали от него, что же говорить об остальных... Может, и с Лесовиком все обойдется по-хорошему?
«Ну, конечно, малыш, ну, конечно»,— прошелестел вкрадчивый голос со знакомыми интонациями. Юрка обернулся, но не увидел никого. По деревьям удалялся шелест. Нервно трепетали листья.
— Тун-тун-тун!
Неожиданная мысль поразила Юрку: это не голос Лесовика! Лесовик и разговаривал, и смеялся почти человеческим голосом. Но тут же закрались сомнения: Лесовик, как существо иного порядка, может разговаривать по-разному. Возможно, «тун-тун-тун»— его позывные.
Поплелся дальше. Незаметно все вокруг потеряло четкие очертания, потускнело, живые краски поблекли, голоса птиц стали глуше. Кустарник иногда вставал сплошными зарослями, Юрка обходил их,— продираться напролом не хватало сил. Обходить приходилось далеко, кустарник если рос — так во всю силу, стараясь овладеть каждым квадратным сантиметром пространства, и выбрать в нем хоть какой-нибудь проход было непросто. Там, где хозяйничал кустарник, деревьев почти не было. Он мешал придерживаться выбранного направления, так что немного времени спустя Юрка шел куда глаза глядят, ничего так не желая, как выйти к оврагу с малинником. Обрадовался, когда кустарник остался позади и над головой опять раскинулись шатры вековых деревьев. Над полянами и прогалинками висело негромкое, монотонное жужжание перепончатокрылых. На таких прогалинах, где еще цвели и скипетр, и душица, и тысячелистник, и бодяк-чертополох, прямо-таки по-хозяйски вели себя шмели. Они степенно перелетали с цветка на цветок, медведистые, неуклюжие. Перед ними расступались все другие насекомые — пчелы, мухи, бабочки.
На одной из прогалин Юрка присел передохнуть в тени. Знойная духота давила на виски, туманила сознание, деревья начинали крениться, земля словно переворачивалась.
— Тебе плохо, мальчик?— прогудел шмель, неожиданно вырастая до огромных размеров. Он почти сравнялся с Юркой в росте, отчего мальчику откровенно стало не по себе. Правда, шмель — насекомое миролюбивое, не тронь его — и он тебя не тронет, а все-таки...
— Не бойся, мальчик, я тебе зла не причиню,— сказал шмель. Его низкое, басовитое гудение заполняло всю поляну.
— Тебе плохо?
— Да нет, все нормально,— ответил Юрка.
— Не обманывай, я вижу — тебе плохо,— настаивал шмель.
— Ну, плохо так плохо. Ты ведь все равно не можешь мне помочь.
— Ты нуждаешься в помощи?— удивился шмель.— В какой же?
— Мне никуда не хочется идти,— сказал Юрка, с трудом разлепляя губы.
— Раз не хочется, так не иди!
— Но надо идти.
— Не морочь мне голову,— досадливо прогудел шмель.— «Надо... не надо». По-моему, так: если надо — иди, а не надо — сиди. Вот и вся премудрость.
— Вся да не вся.
— Ничего не понимаю,— сказал шмель.— Если тебе надо идти, то куда? А если не хочется, то почему?
