– Вы должны меня взять, – сказал я с жаром, – я буду таким полезным, таким полезным! У меня нюх.
Он ответил сухо:
– О тебе весь двор говорит, слышал. Но я верю в магию, а не в Улучшателей. Ладно, приходи вечером. Что-нибудь придумаю.
Я оглянулся, недоброе ощущение, когда кто-то пристально смотрит, успел увидеть смазанную тень человека, спешно укрывающегося за углом стены. И раньше это ощущение иногда возникало, но сейчас вижу просто нереально отчетливо глерда Виллиса. Он уже исчез, но вижу не только его злое лицо, но даже как одет и какой у него на поясе нож, хотя откуда он здесь?
Маг повернулся и уже уходил, когда я сказал в спину:
– А я покажу, как снять эти ключи.
Он обернулся быстрее, чем это сделала бы двенадцатилетняя девочка.
– Что?.. Ты уже понял?
– Да, – ответил я скромно. – Как бы уже. Я такой, не понял – не понял, не понял, а потом вдруг как бы вот так и все понял. Даже больше, чем мне надо. У меня так иногда всегда.
Он сказал с нетерпением в голосе:
– Так чего стоишь, дубина? Пойдем! Работать надо.
Я поспешил за ним, Рундельштотт понесся к выходу, как застоявшаяся гончая. На выходе из помещения я бросил быстрый взгляд по сторонам, но везде только слуги.
Но что-то определенно было.
Подошел Илака, один из слуг Рундельштотта, посмотрел с неприязнью, уже старый, хмурый, работающий на чародея много лет без всякой надежды на повышение в статусе.
– Пойдем, – велел он, – покажу, где жить будешь.
– И спать? – уточнил я. – Или только жить?
Не отвечая, он спустился по лестнице там же в башне на пару этажей, там в стене массивная дверь с огромным висячим замком, снял с пояса большой ключ.
– Держи. Это теперь твой.
Замок долго скрипел и не поддавался, я стучал по нему справа и слева, сыпалась ржавчина, наконец щелкнуло, дужка вылетела из петли, а я едва успел убрать ногу, спасая пальцы.
– Рундельштотт велел? – спросил я.
– Он, – ответил Илака с неохотой. – Чем-то ты угодил.
– Я от самой королевы, – сообщил я свысока.
Он наморщился:
– Ему никто не указ.
Дверь отворилась с надсадным скрипом. Я переступил порог, огляделся. Комната намного меньше людской, пол из строганых дубовых досок, покрыт лаком, а сверху еще и широкая ковровая дорожка, при желании можно назвать даже ковром. В дальней стене два узких окна, вылезти не удастся, разве что просунуть руку и помахать платочком.
У стены слева просторный шкаф, но пуст, судя по распахнутым дверцам, справа низкое ложе на массивных ножках, посредине добротный стол и широкая лавка, на которой можно даже спать.
– С каждым днем, – пробормотал я, – все радостнее жить… А баб сюда водить можно?
Он поморщился:
– Что вы все об одном и том же?.. Конечно, можно. Сколько угодно. Но тайком. Это значит, чтоб никто не знал и не видел.
– Прекрасно, – сказал я радостно. – Вон она, романтика! Чтоб никто не знал, даже ее родители… А песни петь?
– Сколько угодно, – повторил он.
– Но чтоб соседи не слышали?
– Догадливый, – сказал он недобро, – и чтоб соседи, и даже в коридоре. Петь можешь как угодно громко, даже горланить, но про себя. Хоть эта комната твоя, но если мастер Рундельштотт услышит…
– Понял, – ответил я. – Буду как мышь под полом. Тут мыши есть?
– А где их нет? – спросил он резонно. – Устраивайся и возвращайся к работе.
Мое обустройство выразилось в том, что перенес из людской гнездышко с ящерицей, положил для нее на стол горсть ягод и круто сваренное яйцо, пожелал приятного аппетита и вышел, сунув в петли дужку навесного замка и повернув ключ дважды.
Глава 8
