бизнес-партнеры. «Сюрприз для любимой жены, девушки, а я ж ничего в этих ваших шубах и манто не понимаю, поможете, красавицы?» – И все радостно бросаются помогать, так что выбирали «сюрприз» всем салоном. У одной из красавиц почти точно совпали размеры с записанными на бумажке размерами Марины. Девушки деловито уточнили цвет волос, добыли где-то пепельный парик, обрядили в него самодеятельную «модель» и устроили что-то вроде демонстрации, перемерив, должно быть, десятка три разных шуб: потемнее, посветлее, подлиннее, покороче, таких, эдаких… У Андрея голова пошла кругом. Чаевые – за усердие – он им тогда отстегнул приличные и не жалел ни капельки: за такое удовольствие стоило заплатить.
Норка была как будто двухцветная: темноватая, с матовыми бликами, просвечивающими «топленым молоком». И невероятно нежная. Андрей и не предполагал, что мех может быть таким нежным. Всю дорогу до дома совал руку в фирменный пакет и осторожно касался драгоценного содержимого. Да и потом, когда шуба давно уже висела в шкафу, иногда заглядывал в темные недра, прислонялся к ласковому меху щекой, закрывал глаза…
И первое кольцо с бриллиантом помнил: тоненькое, белого золота, с трогательным хрупким листочком, обнимающим крохотную, в четверть карата, блестку. Помнил, как радовался и гордился, как подносил к свету, восхищаясь «игрой». Подумаешь, «игра»! Камень – он и есть камень.
Он свозил Марину несколько раз в Париж, в Ниццу, далее, что называется, везде – все как положено, с романтическими прогулками и щедрым шопингом, – но она уже настолько погрузилась в домохозяйство (которое тоже уже вполне можно было переложить на профессионалов), что на выездах чувствовала себя как будто неловко. Вроде и благодарила мужа за заботу, но продлить вояжи никогда не пыталась, скорее наоборот. Словно дорогие развлечения были ей в тягость и тянуло поскорее домой, на кухню. Как клуша, подумал Андрей, но без раздражения, тоже привычно и лениво.
– Ты чего сегодня так поздно поднялась? – автоматически, без особого интереса спросил он, даже не глядя на жену, крутившуюся возле стеклянной душевой кабинки. – Разве тебе не нужно… куда ты там по утрам ходишь? – Андрей внезапно поймал себя на мысли, что понятия не имеет, куда бегает по утрам его вечная домохозяйка. Ну не бегает же трусцой, в самом-то деле!
– Хожу в парк гулять, но это позже, а с утра выпечку к завтраку покупаю, – с радостной улыбкой сообщила Марина, заматывая голову тем же полотенцем, которым только что вытиралась. – Те чудесные круассаны, что вы все так любите, привозят в дальнюю булочную из одной маленькой пекарни, пекарня маленькая, поэтому привозят немного, и разбирают их моментально. Если бы ты уделял семье хоть чуть-чуть больше внимания, ты бы это помнил, – вдруг добавила она почему-то сразу заледеневшим тоном. – Но тебе наплевать. Ладно я, но ты и про дочерей забываешь…
– Ой, вот только не начинай, – взмолился Андрей, которого сегодня раздражало все на свете: и «не тот» свет, и болтовня жены (зачем она столько лишних слов говорит?), и даже занятая не вовремя ванная. Какое же неуютное утро выдалось!
– Завтракать будешь? – Марина сняла с головы только что намотанное полотенце, аккуратно сложила его (почему не повесить на сушилку, влажное ведь, с раздражением подумал Андрей) и пристроила на кожаный пуфик в углу. – Я что-то проспала сегодня, погода, должно быть, но в булочную вполне успею.
– С мокрой головой? – саркастически хмыкнул он.
– Да ну, пустяки, – улыбнулась Марина, – сейчас феном за две минуты подсушу. – Ее голос снова источал тепло и ласку. Образцовая жена и мать семейства.
Андрей внезапно устыдился и своего раздражения на пустом месте, и тем более своей неожиданной грубости. Марина заботится о тебе совершенно искренне, со всей душой. Ну да, тебе на все эти заботы наплевать, но она-то в этом не виновата, а ты срываешь на ней дурное настроение, как истеричная баба, тьфу.
– Прости. – Он погладил ее теплую, немного шершавую от домашней работы руку (есть же миллион всяких кремов и притираний, почему она ничем не пользуется?). – Я сегодня будто не с той ноги встал.
– Да ничего. – Марина опять улыбнулась, и сеточка морщинок вокруг глаз стала очень заметной. – Это все пустяки. Погода нынче хмурая.
Так и не одевшись, даже не набросив халат, она обняла его, прижалась всем теплым, чуть влажным после душа телом. Когда-то он любил такие моменты чуть не больше всего на свете, опаздывал из-за этого на работу, а потом весь день с лица не сходила улыбка.
Сегодня, однако, что-то было не так. Андрей покрепче прижал к себе жену, стараясь пробудить в себе если не желание, то хотя бы нежность… ну хоть благодарность! Ничего. Ни-че-го. Только неловкость и желание высвободиться, отодвинуться от прижатого к нему тела. Обнаженные Маринины ягодицы – когда-то один короткий взгляд на них поднимал внутри жаркую неудержимую волну – казались почему-то чужими, так что смотреть на них было… стыдно! Словно он делает что-то неприличное, словно он подросток, подглядывающий за женщинами в бане. И ведь ничего хорошего он там не увидит: рыхлые бледные телеса немолодых теток вызывают скорее стыд, чем вожделение, но пацан все не может оторваться от запретного окошка, и жарко ему, и неловко, и… Но он-то давно не пацан! И никакой горячей волны, никакого вожделения, одна неловкость, и ничего больше.
Господи, как же она постарела! Еще и сорок не отмечали, она ж его на год младше! Андрей покосился на себя в зеркало: плотная загорелая кожа, выпуклые мышцы, плоский живот, нигде ничего не висит, возле глаз чуть-чуть гусиные лапки намечены, да возле рта жесткие складочки, но это скорее знак бизнеса, а не возраста. Он-то сам тренажерным залом не пренебрегал – просто чтоб кровь разогнать, чтоб мозги лучше работали, – и массажист в сауне при бассейне из него чуть не отбивную делал – потому что запускать себя не-при-лич-но!
От этих мыслей стало совсем стыдно, но ничего с собой поделать Андрей не мог:
– Не стой так, прохватит. – Он отстранился от жены и, стараясь не смотреть, заботливо окутал ее пушистым халатом. – Погода какая-то… простуда изо
