семья, а не такая, где домочадцы друг друга разве что перед сном видят, да и то не всегда.
– Может быть, тебе и у плиты стоять, и пеленки стирать хочется? – слегка вздернув бровь, ледяным тоном интересуется ее папочка.
– Может быть, – абсолютно без всякой интонации отвечает моя любимая.
Что он там говорил обо мне, я старался не слушать. Сжимал кулаки, влажная кожа противно и, как мне казалось, оглушительно скрипела, я незаметно вытирал ладони о джинсы, снова сжимал кулаки… Что-то все же доносилось до моего сознания – что-то гадкое, мерзкое, унизительное, что-то про «ответственность», про «рай в шалаше», про «не обеднею, но в своем доме не хотелось бы». Плевать, чего ему там «не хотелось бы», но мне хотелось дать ему в морду! Я еле сдерживался, честное слово!
Но моя любимая, как всегда, на высоте. С вежливой полуулыбкой она выкладывает на стол слабо звякнувшую связку:
– Вот ключи от дома и от городской квартиры.
– Вещи тебе оттуда не нужно забрать? – вежливо, как спрашивают «вам налить еще чаю?», интересуется ее папочка. Тьфу, айсберг! Насобачился на деловых переговорах безразличие изображать.
Анжела лишь поводит плечом и кладет – почти роняет – на стол еще одну связку, поменьше:
– Ключи от машины, – сообщает она очевидное. Сообщает без эмоций, как сообщают о том, что «Волга впадает в Каспийское море».
– Это правильно, – произносит после паузы Андрей Александрович. Лицо его не выражает никаких эмоций. Абсолютно. Как у статуи. Или у мертвеца. И глаза без малейшей искры тепла – тоже мертвые. – Я распоряжусь, в город вас отвезут.
– Не нужно, – все так же бесцветно, с той же безукоризненно вежливой полуулыбкой отвечает Анжела. – Мы сами.
Сами-сами-сами-сами, повторяю я в ритме шагов. До шоссе, где можно сесть на автобус или поймать попутку, километра три перелесками. Теплыми, пестрыми – осенними. В березово-кленовом золоте кое-где бодро зеленеют сосны, тускло рдеет боярышник, пылает рябина, темнеют редкие елочки. Не лес – шкатулка с драгоценностями. Или дворец. Не какой-нибудь там царский, королевский, княжеский – сказочный. Где живут феи, эльфы и волшебные фениксы, где нет времени и нет страданий, одно лишь пестро-золотое безмолвие.
Паутинные нити так тонки, что в тени их вовсе не видно, только на солнечных участках становится заметен легчайший серебряный блеск, словно переливается сам воздух. Анжела отводит этот блеск ладонью и еще несколько раз проводит по щеке, словно стирая прикосновение. Прикосновение паутины или?
Она идет молча, то хмурясь, то взглядывая по сторонам, и кажется странно чужой. Словно палатами сияющего золотого дворца проходит… кто? Фея? Зачарованная принцесса? Сказочно красивая и… незнакомая.
– Анжела!
Она слабо улыбается:
– Ничего, Лешенька. Мне просто нужно немного подумать. Ничего, все в порядке…
Анжела вдруг резко останавливается, бледнеет, словно кто-то выключил в палитре красный цвет: щеки становятся изжелта-серыми, губы синеют – она хватается за корявый ствол придорожной дикой яблони и сотрясается в приступе рвоты. Я придерживаю ее за хрупкие плечи и чувствую, как они дрожат под моими ладонями.
– Анжела, девочка моя, что?..
– Ничего, Лешенька, – шепчет она, прислонившись виском к стволу и медленно, тяжело дыша. – Ничего, все нормально. Отпусти меня, я не упаду… салфетки в сумке… и вода.
Она полощет горло, сплевывает, обтирается влажными салфетками, осторожно, мелкими редкими глотками, пьет. Горло ее вздрагивает при каждом глотке, как у птицы.
– Маленькая моя, что это…
– Порядок. – Она улыбается. – Я… я не уверена… потом, ладно?
– Анжел, – вспоминаю вдруг я. – А что там твой отец про вещи говорил? Ну, с городской твоей квартиры.
– Да ничего, пустяки. – Она качает головой. – Что нужно было, я уже забрала.
До меня внезапно доходит очевидное:
– Так ты… знала? Знала, что так будет?
Анжела поводит узким плечом:
– Предполагала. Надеялась, что обойдется, но… Предполагать предполагала. Отец… он… ну неважно. Он сам меня учил готовиться к худшему варианту развития событий.
– Но раз ты заранее собрала вещи, – я начинаю понемногу закипать, – значит, не очень-то и надеялась?
– Ну… – Анжела печально улыбается. – Всякое бывает.
– Всякое?! Бывает?! – уже ору я. – И полные кошельки кто-то посреди улицы находит. Бывает и такое! Но никто почему-то не надеется, что вот выйду на улицу и найду. Так какого черта мы туда поперлись? Клоунов изображать на потеху почтенной публике? Нельзя все это было по телефону сказать, а не
