бочку, громогласно говорит:
— А, это ты, пан Юзаф Задроба из Купинок! Чего ты так рано пришел?
Я молчу. Он опять:
— Подойди поближе, не сожру.
Я подошел. Ноги не гнулись, вот как мне было страшно! А он:
— Га! Рано же ты явился! Я тебя только к ночи ждал. Или, может, у тебя до меня еще какое дело есть?
— Есть, — говорю.
— Какое?
Я тогда… Стыдно мне, панове, признаваться, но что было, то было! Упал я перед ним на колени и говорю:
— Великий господарь! Не губи ты меня! Отпусти меня до дому. Не могу я тебе служить!
— А почему это?
— Ну, не могу, и все. Я ж никогда никому не служил, я всегда был сам по себе.
— Э! — говорит он. — Нашел, чем хвалиться. Сам по себе — от этого одна безглуздица и беспорядок. А должно быть вот как: каждый четко знает свое место, каждый за него крепко держится, тогда и Край крепко стоит, понятно? Или, может, ты считаешь, что я не так вас держу, что я завел не те порядки? Или я дурной хозяин? А ну отвечай!
Я молчу, я смотрю на него снизу вверх. Он головой покачал, говорит:
— Ишь ты какой! Тебе не угодишь. Я тебе что, за твою службу мало заплатил? А ну достань мою монету!
Я достал. Монета как монета. Золотой чистый талер. Один…
Он опять хмыкнул, говорит:
— Дунь на него!
Я дунул…
Стало два талера! Ого! А он:
— Дуй! Дуй еще!
Я стал дуть. Дул, дул — и вот уже их полная ладонь! Я наполохался, рукой тряхнул — и все они на землю попадали…
Нет, один, тот самый первый талер, лежит на руке — как прилип. Я смотрю на него, не знаю, что и думать…
А этот говорит:
— Анелька будет радая. Теперь у вас в доме всегда будет достаток. А ты чего нос воротишь?!
Я:
— А чего еще?! Что, разве у меня в моей жизни мало золота было?! Ты же знаешь — да хоть завались! Но я его никогда не ценил. А вот Анелька у меня одна, ваша великость. А стану я волколаком, что тогда с ней будет?!
Цмок — а это был он, вы уже догадались, — Цмок еще громче хмыкнул, говорит:
— Га, велика беда — Анелька!
А я тогда:
— Тебе, ваша великость, может, и невелика, может, тебе и вообще всех нас растереть — это раз плюнуть… А мне это не нужно, — говорю, — возьми это себе обратно.
Оторвал я этот талер от своей ладони, ему протянул. Он двумя пальцами его забрал, в рот положил, пожевал, после выплюнул и говорит:
— Дурень ты, Юзаф, дурень! Не хотел богатой службы, значит, будет она у тебя бедная. А будет все равно! Будешь бегать, как и все, никуда ты не денешься, будешь свою Анельку грызть, как все мои своих грызут. А родит она тебе малого, будешь его пороть, жизни учить. Потом, как малой вырастет, возьмешь его к себе в помогатые, и будете на пару ко мне бегать. Но это когда еще будет! А пока что вот что: как думаешь назвать малого?
Я молчу. А потом — а, была ни была! — говорю:
— Я знаю, ты не злой, ты добрый. Ходишь по пуще в белой вышиваной рубахе, играешь на дудочке, пропащим людям помогаешь, из беды их, как из дрыгвы, вытягиваешь. Ты добрый, Цмок!
Он засмеялся, отвечает:
— Не свои слова ты говоришь, пан Юзаф, ох, не свои! Не бреши мне, Юзаф, а не то хуже будет!
Ат! Я тогда вскочил и закричал:
— Да, не свои! Анелькины! А что по мне, так вот как: мне лучше смерть, чем волколачья жизнь! Убил бы я себя, а тебе б не служил!
Он:
— Га! Тогда чего не убиваешь?
— Нечем!
