век за веком, дрыгва заросла густой дремучей пущей, в которой развелось великое множество всякой летучей, ходячей и ползучей живности. Но люди еще не решались там селиться. Слишком топкая да ненадежная была там, то есть здесь, земля!
Да Цмок людей к себе и не приманивал. Ему вдосталь хватало дичи. Цмок жил себе припеваючи и очень радовался своей выдумке поднять дно морское и перетворить его в сушу.
А вот зато людям вокруг пуши с каждым годом жилось все голоднее и голоднее. А что! Все звери из окрестных пущ, они там называются «леса», перебегали в нашу, Цмокову, пущу, потому что здесь на них никто, кроме Цмока, не охотился. И птицы перелетали к нам, и гады переползали. Цмоку много было не надо, и потому в его заповедной пуще вскоре стало так много всякой, самой разной дичи, что окольные люди понемногу осмелели и стали нет-нет да и заглядывать сюда, и охотиться здесь на Цмокову дичь, а то и просто собирать Цмоковы грибы, орехи и ягоды или даже рубить Цмоковы деревья, рвать Цмоковы целебные травы. Цмоку это очень не нравилось, и он стал безжалостно охотиться на всякого зашедшего к нему человека, будь то хоть взрослый, хоть старый, хоть малый.
Но люди все равно ходили в пущу. А Цмок их жрал, и жрал, и жрал.
Правда, жрал он их только летом. А зимой он всегда крепко спал. Люди вскоре заметили это и стали еще с зимы готовиться к лету: они прорубали в пуще просеки, гатили гати, наводили мосты. Цмоку это очень сильно не нравилось! Как только наступала весна и Цмок просыпался, он первым делом топил все гати, рушил все мосты, а потом начинал охотиться на людей.
И люди тоже стали на него охотиться. Однако чем больше выходило на него охотников, тем больше он их жрал. Цмок любил жрать людей. Но особенно по вкусу Цмоку пришлись не люди, а кони. Потом они ему так сильно полюбились, что люди, приходя в пущу, специально приводили с собой коней — старых или охромевших — и отдавали их Цмоку на съедение, а он за это тех людей не трогал. Если, конечно, они не рубили его деревья и не вычерпывали его дрыгву. А вот охотиться на дичь Цмок разрешал. Он, видимо, совершенно справедливо считал, что живность у него в пуще плодится так быстро, что людям ее ни за что не извести, а вот зато саму пущу, дай им только волю, они могут очень быстро всю вырубить и высушить.
И вот так, с лагодной ласки, Цмок и окольные люди жили довольно долго. Цмок тогда был всем доволен: пуща его оставалась нетронутой и даже разрасталась все шире и гуще, и у него было много коней для еды, он жирел и маслился.
А вот людям такое не нравилось! Им уже хотелось пробраться в самую-самую середину Цмоковой пущи. Они были почему-то уверены, что там, в самой глуши, должен стоять большой золотой палац под серебряной крышей, а в том палаце якобы живет молодая и красивая чужинская королевна, которую Цмок околдовал и держит у себя в полоне. Если ту королевну, так говорили окольные люди, расколдовать, так сразу сдохнет Цмок, высохнет дрыгва, пуща станет проходимой и, главное, она вместе с королевной достанется тому, кто сможет все это сделать.
Сказать по совести, люди не очень-то верили в ту королевну. Еще меньше они верили в золотой палац с серебряной крышей. И тем не менее каждый год немало всякого народу уходило в пущу на поиски своего счастья и больше оттуда уже никогда не возвращалось.
И вот однажды пришел черед и нашему первому князю Глебу отправиться в пущу за той королевной.
Откуда он, этот Глеб, взялся, народное предание ничего не сообщает. И это понятно. Народу всегда все равно, откуда его пан родом. В сказании только говорится, что был пан Глеб молод, крепок и красив. Был у него добрый конь, была у него острая сабля, а больше ничего мы о нем не знаем.
Но это и неважно. Важно то, что вот мы наконец вернулись к самому началу. Так вот, было это в самую макушку лета, на солнцеворот, когда ночи самые короткие. Раным-рано утром сел пан Глеб на коня и поехал в пущу. Ехал весь день, с коня ни разу не слезал. Зверя не бил, птиц не ловил, хоть которые из них ему прямо на плечо садились. Он их тогда рукой сгонял. А гады под копытами шипели, но конь их тоже не давил, переступал. Грязь под копытами плыла, топь чавкала, дрыгва студнем ходила. Но не пожирала! А наступила ночь, Глеб и тогда с коня не слез, а взял захваченный из дому смоляк, зажег его, дальше поехал. Так и ехал он всю ночь, смоляком себе дорогу освещал. Топь его не проглотила, Цмок на него не кинулся. Ночь кончилась, и развиднелось. Глеб придержал коня, достал из переметной сумы сала, хлеба. Сала саблей отрезал, хлеба так, рукой отломил. Перекусил. После вином из баклажки запил, поехал дальше.
Так он еще день ехал, ночь, день, ночь. Зверя не бил, воды из тамошних криниц не пил, а ел свое и пил свое, домашнее, ночью палил смоляк, ехал все время напрямик и напрямик, по дрыгве. И не брала его дрыгва! Ехал, ехал — и выехал он! После третьей ночи на четвертый день, на самое раннее утро, только туман развеялся, сразу места пошли повыше да посуше, а вот уже и пуща расступается, и вот выезжает пан Глеб на поляну и видит…
Стоит там большой панский палац, правда, никакой не золотой, даже не каменный, а просто деревянный. И крыша тоже не из серебра, а тоже просто деревянная, дранкой крытая. Но зато на высоком тесовом крыльце сидит молоденькая панночка в несусветно дорогих и красивых одеждах и молча смотрит на него. Пан Глеб к крыльцу подъехал, спешился и говорит:
— День добрый в хату.
— Добрый день и тебе, — панночка ему отвечает.
Тогда он говорит, что зовут его пан Глеб, он такой-то и такой-то, он оттуда и оттуда, а уже только после спрашивает:
— А ты, панночка, тебя как звать?
— Янина, — она отвечает.
— А кого ты здесь сидишь ждешь?
