Да и не размечтался я, а просто строил планы. И я когда-нибудь, может уже даже в следующем году, их и выполню. А в этом пока что никак не выходит, Цмок сильно мешает. Да и опять же, Сойм тогда был уже прямо на носу. И понаехало тогда их туча, все приехали. Обычно меньше их ездит, экономят они. А тут приперлись все, как воронье слетелись. И вот теперь пойди ты догадайся, что у кого из них на уме, кто за что и как проголосует, кому и сколько нужно дать, чтобы он тебя услышал, чтобы не записывал в проект повестки заседаний ненужных вопросов, а нужные чтоб записал. И, главное, пойди узнай, доведайся, нет ли у кого из них какой вредной секретной затеи. Во где деньки горячие настали, охо-хо! И самому не походить, не выведать — самому мне ходить неприлично. И не всякого к себе можно позвать — это опять же, они говорят, неприлично. Это они так решили. Ага! Мне, дай им только волю, они все неприличным сделают, все запретят, проголосуют десять раз единогласно! А сами, сволочи, приехали и пьют как свиньи, пляшут как козлы, потом как…
Ладно, ладно! Вы сами не хуже моего знаете, что в нашем славном Глебске в такие дни творится. А я, Великий князь, смотри на это все и делай вид, что ничего не замечаешь.
Ну я и делал вид. И еще дело делал, кого надо слушал, кому надо говорил, дачи давал, привелеи сулил. А один раз был даже у Сцяпана. Ат, тот Сцяпан! Я, говорил, ваша великость, уже все тебе сказал: сиди молчи.
А будут приставать, скажи: Цмок — это стихийной явление, против явлений выступать нельзя, а посему…
Нет, с ним каши не сваришь! Я плюнул, ушел. Пришел к Стремке-судье. А этот вообще на этот раз ничего мне говорить не стал, только одно: ты, говорит, ваша великость, не имел права меня, родовитого пана, хватать без суда, это беззаконие! А если, говорит, даже и схватил, так сразу должен был предъявить мне обвинения. Э, говорю, обвинения! Да я их сколько хочешь тебе предъявлю. Вот хотя бы обвиню тебя в служебном недосмотре. Почему, скажу, в твоем повете такие безобразия творятся? Значит, скажу, плохо смотришь, пан судья! А может, и того хуже: дачи от Цмока берешь, покрываешь его! Он, Стремка, сразу в крик: какие дачи, он же зверь! Э, говорю, как ты запел! А что еще вчера мне говорил: что, может, он не зверь, а человек двуликий, ну, говорил такое, а? Он молчит. Вот то-то же, я говорю, сейчас отдам тебя под свой Великокняжий суд, а судей подкуплю, и посадят они тебя на кол — между прочим, строго по закону! Так что, может, лучше, говорю, здесь у меня посидишь? Да посмотри, как ты сидишь — на коврах! А чем ты кормишься? Да тебе же носят с моего стола! А спишь на лебяжьих перинах! У тебя дома есть лебяжья перина? Нет, отвечает этот Стремка, у меня лебяжьих перин нет, я честный и неподкупный судья, я дач не беру. Вот только это, говорю, мне в тебе и нравится, а все остальное в тебе — дурь собачья.
Ох, как он тут завизжал, заорал! Ох, кричал, господарь, отдай мне мою саблю, я тебя в капусту порублю за такие брехливые речи! А я: я что, дурень, тебе саблю давать? Я еще жить хочу. И ты, пан Стремка, будешь жить, и будешь ты жить хорошо. А он: если хочешь, чтоб я жил хорошо, отпусти меня, великий господарь, и отдай мне мою саблю и моего коня. Я говорю: все это будет, пан Галигор, и будет очень скоро. Вот только пусть Сойм пройдет — и пройдет тихо и смирно, без бучи, — и все тебе будет: бери свою саблю, садись на своего коня и езжай в свои Зыбчицы. Я тебе еще и денег на дорогу дам, не поскуплюсь. И замолчал я, жду.
И он молчит. А после говорит: нет, я хочу на Сойм, хочу там выступить, всю правду рассказать. Зачем, я говорю, что ты им там, дурням, объяснишь? Ты, что ли, их к порядку призовешь? Или еще чего? Да ничего путного ты от них не добьешься! А они, пожалуйста, добьются: какие-нибудь привелеи себе выбьют, налоги скостят или еще чего наголосуют, им только волю дай!
Смотрю, он помрачнел. Я тогда так — я говорю: но и это не все, поважаный пан Стремка. А вот что еще: думаю я поставить тебя Зыбчицким старостой. Да, так я ему прямо и сказал! Он говорит: ого, а как это? А так, я говорю, не тебе мне объяснять, ты же законы знаешь. Но слушай: вот скоро уже год пройдет, как помер старый князь Сымон, а сына его пана Юрия все нет и нет. Берем дальше: и Мартын с Федором того, они тоже неизвестно где. Так что сколько там еще по закону положено, год, и Зыбчицкая вотчина, как потерявшая прямых наследников, переходит в казну. Статут так говорит? Так. А посему мы обращаем Зыбчицкую вотчину в державное старостство, это опять же совершенно законно, и тогда я, уже безо всякого Сойма, назначаю старостой того, кого хочу, — хоть, например, тебя! И так оно и будет, пан Стремка, Аленой клянусь! Он: ого, и аж весь побелел, а потом опять: а если…
А я: помолчи! Вот назначу я тебя на Зыбчицы, и ты мне тогда только пожалуйся, что у вас там кто-то закон нарушает, своевольничает! Я же тогда сразу скажу: пан староста, все Зыбчицы твои, и у тебя на них вся власть, давай, искореняй заразу, наводи закон! А ты мне что на это скажешь?
Он помолчал, а после говорит: ну, хорошо, пан князь Мартын и пан князь Федор от Цмока убиты, но у них же у обоих есть сыновья, они же теперь вроде как на Зыбчицы наследники. Э, говорю, наследники! да пусть они еще сначала свои исконные вотчины унаследуют! они у меня еще в канцелярии посидят-поседеют, покуда докажут, куда это их отцы родные подевались. Свидетелей-то нет! Гайдуки — это в наследном деле не свидетели. А паны — все как один того, все за князьями сгинули!
И тут он вдруг…
Ат! Га! Вдруг этот Стремка ухмыляется и говорит: один свидетель есть. Я: кто?! А он: а пан Юзаф Задроба из Купинок. Я: как это? Он: а так! И рассказал в двух словах. Вот дела! Я говорю: так чего же ты раньше молчал?! А он: раньше было нельзя, я думал, говорит, вот скажу я на него, и вы за ним сразу пошлете, сюда его приволочете, но только здесь нам это ничем не поможет, а ему там все испортит. Я: что испортит? А он: свадьбу. А теперь они уже обвенчаны, теперь дело сделано, она, ваша великость, этого очень ждала… Я: кто она? Да Анелька, говорит судья, она, ваша великость, ну такая раскрасавица, такая хозяйка, я, ваша великость, так за нее хлопотал, так волновался, я…
А я: так, понятно! Ладно, сиди пока. И ушел. Пришел к себе и сразу лег и сразу заснул, потому что нужно было мне как следует отдохнуть, потому что
