Предупреждал меня Сцяпан: держи с ними ухо востро. Но я теперь больше скажу: держись за ухо, а то ухо отгрызут. Что за люди эти подлые стрельцы, откуда их набрали! Поначалу я был дурень дурнем — злился, Бориску срамил, говорил: это почему ты, господарь, обещал мне сто стрельцов, а выдал только восемьдесят два? Теперь я думаю: лучше бы он мне их вообще не давал, мне бы тогда было легче и спокойнее, и грехов на мне было бы меньше. А так сам плюнул бы себе на лысину, но разве сам себе заплюнешь? Обязательно же промахнешься.
Хотя и так, куда ни посмотри, везде вышла промашка.
А поначалу все было достаточно пристойно. После того как приходил Сцяпан, выпустили меня из каземата, отдали мне саблю, кнут, отдали Грома. Гром очень радый был, я тоже, я ему на радостях целую голову сахару скормил, его под вечер даже пучило. Но я этого не знал, меня Великий князь тогда возил в Казармы, там их полковник Сидор Зуб нас встречал, стол накрыли, перекусывали, выпивали, я с офицерами знакомился. Там мне тогда и представили приданного мне ротмистра пана Мирона Драпчика и его поручика пана Пота- па Хвысю. Мне показалось, это добрые паны, разумные. Я выпил с ними, побратался…
Вот это было зря! Ну да чего теперь. Да и потом, вот сперва вы посидели бы с мое в том поганом крысятнике, а после пустили бы вас, как меня, в поважаную компанию закусывать, посмотрел бы я тогда на вас! Тоже небось хлестали бы как не в себя.
Но только что мне, извините, вы и все другие! Мне за себя стыдно и горько. Только тогда я этого еще не чувствовал. Посидели мы, выпили, о том о сем поговорили, потом меня забрали от стола и увезли опять в Палац, но уже не в подземелье, а на второй этаж, это почетно.
Утром я проснулся свежий, как молодой огурец, вышел закусывать, а господарь мне говорит:
— Ну что, пан Галигор, на посошок? Стрельцы уже готовы.
Тогда и я готов. Так, я подумал, даже лучше. Хватит пьянствовать, пора за дело приниматься. Вышел во двор, подвели мне Грома, опять поехали в Казармы.
Там, на плацу, они уже и вправду стоят. Но их не сотня, как было обещано, а всего восемьдесят два. Тут- то я господарю свое недовольство и высказал. А он мне в ответ:
— Зато это самая лучшая рота. Тут каждый троих стоит. — Потом полковнику: — Иди сюда!
Тот подошел. Великий князь:
— Почему в роте некомплект?
Полковник, глазом не моргнув:
— Остальные восемнадцать человек еще с утра ушли вперед. Дозором!
— Га! Это хорошо, — говорит Великий князь.
А после мне: — Тактический прием, пан судья. Еще вопросы есть?
Я, как тот дурень, молчу, крыть нечем. Это уже потом, на третий день, пан Драпчик спьяну проболтался, что никакого дозора и в помине не было, а некомплект был оттого, что пятеро еще месяц тому назад сбежали, а остальные тринадцать как раз перед самым выступлением были посажены на гауптвахту за разбой. Вот, оказывается, какие там орлы! Но тогда, на третий день, я этому уже не удивлялся. Потому что был тогда готов и всех остальных за такой же разбой в тюрьму упечь. Пожизненно!
Одним словом, я быстро прозрел. А тогда, на плацу, я был как слепой котенок, ничего не видел. Мне даже было лестно, что такая туча бравых молодцов поступает в мое полное распоряжение. И их ротмистр, пан Драпчик, мне тогда тоже казался весьма надежным, строгим командиром. Он их выстроил в шеренгу по двое, приказал стоять по стойке смирно — и пошел вместе со своим поручиком, паном Хвысей, проверять порядок у них в ранцах. Находил непорядок — выбрасывал, топтал ногами. Не находил чего-нибудь — драл за усы. Мне это очень понравилось. Мне это и сейчас нравится, потому что я знаю: так уж человек устроен, что без должного порядка он дичает. Так что смотрел я на пана Драпчика — и сердце мое пело.
Но тут откуда ни возьмись явился Борискин наушник, доктор Сцяпан, влез мне под самое стремя и чуть слышно говорит:
— Пан судья, не будете ли вы столь любезны, дабы сойти с коня? На пару слов, не больше.
Я крякнул, но сошел. Великий князь покосился на нас, головой покачал, но тоже ничего не сказал. Мы со Сцяпаном отошли в сторонку…
И тут как он начал мне в душу гадить, гадить, гадить! Это я теперь уже понимаю, что он не гадил, а добра
желал, а тогда я до того разгневался, что стал уже тянуться к сабле…
Но тут, на Сцяпаново счастье, меня окликнули, я снова сел в седло, выехал вперед колонны, под хоругвь, Великий князь рукой махнул, бубнач ударил в бубен — и мы двинулись. Вы представляете?! Я на Громе, под хоругвью, за мной, тоже конно, паны Драпчик и Хвыся, а за ними, уже пешим ходом, восемьдесят два стрельца идут, грязь месят и орут свою строевую, любимую: «Дрын- цы-брынцы, гоп-ля-ля!». Солнце жарит, грязь, лужи, сугробы плывут. Ать-чмяк! Ать-чмяк! Бубнач гремит, стрельцы орут!
Народ на нас с обочин смотрит и молчит. Кое-кто даже плюется. Я тогда думал, что это они от зависти. Я, говорил уже, тогда еще мало чего понимал. Я тогда…
Да! В первый раз я почувствовал неладное, когда мы миновали городскую заставу — и там уже почти что сразу нам перебежал дорогу черный волк. Такой здоровый, просто страх! Ох, я тогда подумал, это волколак, это очень дурная примета, хоть ты разворачивайся и возвращайся. А пан Драпчик, тот,
