— На хмельную, — и рассказал, как было дело.
Марыля сразу успокоилась и на радостях и мне кувшинчик поднесла.
Но я не спешил к нему прикладываться. Сперва я вызвал Генуся и велел ему подготовить мне подробный, с комментариями, список всех наших буйных, а также ненадежных деревень, чтоб через три часа это было готово. Генусь ушел работать. Только после этого мы с Марылей сели за стол и маленько перекусили. Потом часок-другой соснули. Потом она осталась досыпать, а я пошел к себе в рабочий кабинет, призвал Генуся, и мы с ним всю ночь разрабатывали план дальнейших действий. Под утро пошел сильный дождь, мы и это учли.
И не ошиблись — когда рассвело, стало ясно, что теперь недели на две, а то и на месяц по Зыбчицам, да и по всему Краю, можно будет передвигаться только на лодках — вот как воды сразу прибавилось!
Но это ничего, мы стихии не боимся. Побрились мы, перекусили, подали нам к крыльцу по лодке — и Генусь поплыл до пристани, а я до Дома соймов. На веслах у меня сидели ваши старые знакомые, Гришка Малый и Сенька Цвик.
— Ну что, — спросил я у них, — Цмок вас тогда, у Яромы, не тронул?
— Нет, — сказали они, — слава Богу, обошлось.
— Га, ошибаетесь! — сказал я им. — Еще не обошлось. Сегодня мы опять туда поедем.
Но это я так пошутил. На самом же деле у меня были совсем другие планы. Однако мне сперва нужно было разобраться со стрельцами. Я ведь ничуть не сомневался, что прошедшая ночь их очень сильно потрепала.
И я не ошибся. Когда я прибыл в Дом соймов, там было так: только пятьдесят два стрельца смогли без посторонней помощи выйти из подвала, а остальные, мертвецки пьяные, так и остались там лежать. Тех, которые смогли выйти, уже, благодаря стараниям нашего каштеляна пана Белькевича, накормили и собрали в нижней аудиенц-зале. Когда я туда вошел, пан ротмистр злобно расхаживал вдоль строя и тем, кто шатался, совал зуботычины. А поручик был еще в подвале, оттуда то и дело раздавались его гневные выкрики и еще какие-то устрашающие шумы. Пан Белькевич стоял в стороне, у окна, и злорадно поглядывал то на меня, то на пьяных стрельцов. Дурень этот пан Белькевич, ничего не понимает! Я строгим жестом подозвал к себе Драпчика и спросил, когда вверенные ему силы будут готовы выступить в поход. Драпчик браво ответил, что хоть прямо сейчас. На вид он был почти что трезв. А что! Я человек достаточно видный, но Драпчик выше меня на полголовы и вдвое толще, такого попробуй свали. Другое дело щуплый Хвыся. Я потребовал к себе Хвысю. Хвыся вышел из подвала, связно приветствовал меня и тут же начал докладывать о том, что у него все в порядке, весь личный состав налицо… Но я перебил его, поблагодарил за службу и снова обратился к Драпчику.
Диспозиция, сказал я, такая. Все те стрельцы, которые здесь, в зале, сейчас выйдут на двор, сядут в поданные им плавсредства и отправятся в нашу первую обзорную экспедицию. Сроком, я думаю, дней на пять, не больше. А остальные стрельцы, те, которых здесь пока нет, переходят под начало пана поручика и должны за эти же пять дней оборудовать здесь, в Доме соймов, хорошо укрепленный опорный бивуак. Ясно, пан Хвыся? Ясно, пан Белькевич?
Они ответили, что ясно. Хорошо. Я приказал пану Драпчику проверить готовность личного состава к выступлению. Их опять поставили в шеренгу по двое и начали проверять у них ранцы, амуницию, боеспособность аркебузов и так далее. На этот раз Драпчик был строг как никогда, проверка затягивалась. И это очень хорошо! Потому что пока они напроверялись, как раз успел вернуться мой Генусь. Он сказал, что челны уже ждут нас у крыльца. Так что мы безо всякой заминки, сразу по окончании проверки, вышли из Дома и довольно-таки сносно разместились на пяти больших охотничьих челнах. Я дал отмашку, Драпчик дал команду, бубнач ударил в бубен, стрельцы в такт бубну навалились на весла — и мы поплыли вдоль по улице.
Немногочисленный народ, сидевший на заборах, злорадно безмолвствовал. Ат, собачьи сыны, им ку…
Но я отвлекаюсь. Итак, мы сперва плыли по Балазейке, потом свернули на Грушевку, с Грушевки прямо на Згодную Браму — и выплыли из Зыбчиц. Там места сразу пошли поглубже, весла уже не цеплялись за землю, бубнач стал бить быстрей, мы прибавили ходу. Так мы шли до самого полудня. Потом начались густо заросшие места, все просеки были плотно забиты всплывшим прошлогодним топляком, корягами и всякой прочей дрянью. Теперь только половина стрельцов оставалась на веслах, а остальные заранее приготовленными жердями расчищали челнам путь. Вылезать из лодок и становиться на дно я строжайше запретил. Но, тем не менее, одного стрельца мы вскоре недосчитались. Дурни всегда найдутся, за дурнями не уследишь: он самовольно выскочил из челна, а там его как будто кто- то уже ждал — сразу схватил его за ноги, и он топором ушел на дно! Это суровый пример даром для них не прошел — больше за время всей экспедиции мы подобных потерь не имели.
Зато сама вся эта экспедиция была одной большой потерей. Хорошо еще, что это не было для меня неожиданностью. А что, разве не так? Да я еще в Глебске прекрасно понимал, что это пустая затея. Я ведь чего просил? И когда? Я просил себе весь полк и в самые морозы. Тогда, по замерзшей дрыгве, мы могли бы запросто одним разом оцепить все здешние подозрительные места, и прочесать их, и опять же одним разом переловить всю эту валацужную хлопскую нечисть. Что ее было бы тогда ловить, когда все их следы, все их лежки, хованки на чистом белом снегу читались бы так же ясно, как очередные чистосердечные признания в моей допросной тетради. А теперь? Лови тараканов за печкой. Ох, я тогда гневался! Единственное, что меня тогда успокаивало, так это то, что я увел этих варьятов из Зыбчиц и теперь буду мотать их до тех пор, пока сюда не явится Великий князь. Пусть он посмотрит, полюбуется на своих защитников, пусть у него глаза повылезают, вот так! А тех, которых я нарочно в подвале оставил, их же немного, с теми и наш каштелян легко справится, он ушлый человек и очень злобный. Если будет надо, он их быстро уму-разуму научит!
