Цмок. Я промолчал. И он молчал. Мы оба долго молчали…
Вдруг он спросил: а правда ли, что я был в Глебске. Я ответил, что правда. Тогда он спросил, что я там делал. Я сказал, что дел у меня там было много. Глебск, сказал я, очень большой город, намного больше Зыбчиц. А великокняжеский Палац в четыре раза выше Дома соймов. Ярома не поверил и сказал, что таких высоких домов не бывает, так высоко даже деревья не растут. Э, сказал я, ничего ты, хлоп, не знаешь! Тут я стал рассказывать ему про Глебск, про тамошние чудеса, про Великого князя, про его ручного зубра Меха и про многое и многое другое. Долго я ему про Глебск рассказывал, а он внимательно слушал, как будто это ему и вправду было интересно. А потом вдруг ни с того ни с сего спросил:
— Ты что, пришел Цмока убить?
— А почему это я должен кого-то убивать?! — сказал я. — Я не палач, я судья. Я расследую злодейство.
— А если нет никакого злодейства? — спросил Ярома.
— Тогда, — сказал я, — я должен разобраться, что здесь такое происходит.
Тут Ярома как-то очень криво ухмыльнулся и сказал:
— А кто ты такой, чтобы в этом разбираться?
Я от подобной наглости аж языка лишился! А он мне дальше так же нагло говорит:
— В чем тут, твоя милость, разбираться?! Разве и так не понятно? Ты что, слепой?! Или глухой какой?! Ведь всем же это давно ясно! Давно уже всем сказано: Цмок нашу землю со дна моря поднял, и с той поры только он один ее и держит. А Бог ему в этом не мешает. Значит, это Богу любо, значит, так надо. А ты кто такой? Чего ты в Божье дело за разъяснениями лезешь, разбираешься?! Кто тебя поставил разбираться? Какой ты судья?! Кто тебя судьей поставил? Наше панство безголовое? Судья! Суды разводит! Тьфу!
Плюнуть он, правда, не плюнул, а только так сказал. Но все равно меня как огнем опалило! Я вскочил и сразу цоп за саблю!.. А потом меня как что остановило. Я саблю отпустил, тихо сказал:
— Уйди, Ярома, не то зарублю.
Он ушел. А я остался сидеть. Долго я там один сидел, много о чем передумал, немало чего вспомнил. Заходили ко мне — я всех прогонял. Опять думал. Потом, уже под вечер, так подумал: гори оно все гаром! Поставили меня судьей — и буду я судьей. Да и ставили меня небось тоже не просто так, а с Божьей ласки. Вот теперь и буду я судить до той самой поры, пока голову себе не сломлю. А что! Ведь сломлю я ее тоже не просто так, а потому, что Бог так захочет. Иначе говоря, пусть все оно будет так, как это будет Богу угодно. А пока что нужно делать дело!
Подумав так, встал я, вышел на крыльцо, крикнул пана Драпчика, вернулись мы к столу, перекусили, подумали — и придумали новую диспозицию. Тут как раз совсем стемнело, а нам того и надо. Мы опять выходим на крыльцо, бубнач бьет сбор, собираем стрельцов и велим им садиться в челны, они садятся. Ночь кругом темная, луны не видно. На каждом челне зажигаем по смоляку, даем отмашку — и поплыли.
Ярома из своей хаты вышел, смотрел на нас и ничего не спрашивал. И это правильно, потому что я ему все равно бы ничего не сказал.
А вам скажу, все объясню. Так вот, уже было понятно, что Ярома больше ни в чем не признается, нужно искать другого языка. Вот мы и решили прямо этой ночью скрытно и внезапно подкрасться к одной из ближайших деревень и напасть на нее, тогда хлопы не успеют разбежаться. Вот и будет нам язык, а то и языки. А уж как заставить их разговориться, этому меня учить не надо. А пана ротмистра тем более. Такой был план в общих чертах. А осуществить его мы решили в деревне Косые Горлачики, принадлежавшей пану Сырокваше. Сырокваша еще с зимы спасался в Зыбчицах, его хлопы считались одними из самых дерзких во всем нашем повете. Однако хлопы хлопами, а стрельцы это и есть стрельцы. Так что наезд на Косые Горлачики представлялся нам легкой прогулкой, тем более что туда дороги было всего верст пять, никак не больше.
Но так как время было неспокойное, валацужное, то как только мы отъехали подальше от Яромы, я, по совету пана Драпчика, снял свою слишком приметную, да и к тому же уже простреленную пулей шапку, и пересел с головного челна на второй, следующий веслах в десяти следом за ним. Остальные челны выдерживали между собой примерно такую же дистанцию.
Ночь была темная, безлунная, однако на каждом челне было, напоминаю, по горящему смоляку, так что мы никак не могли потерять один другого из виду. Кроме того, головной челн был и без того хорошо виден по сверкающей над ним позолоте хоругви. Если хоругвь вдруг забирала слишком вправо или влево, я тотчас же давал пану Драпчику соответствующие поправки.
Вскоре пошел мелкий, гадкий дождь, но он нам не мешал, мы плыли быстро, без задержек. Тамошние места мне были очень хорошо знакомы, я легко ориентировался там даже в тех неблагоприятных обстоятельствах. Так прошел час, даже больше…
Тут я начал замечать, что хоть гребем мы хорошо, но движемся как-то слишком медленно: между известными мне ориентирами (скажем, особо изогнутыми ветками, приметными корягами, дуплами и т.п.) проходили слишком большие промежутки времени. Я приказал быстрее пошевеливаться. Стрельцы еще сильнее налегли на весла. Прошел еще целый час, а может, и два…
Но до Косых Горлачиков, по моему разумению, было еще очень далеко!
А дождь пошел сильней, потом еще сильней. Потом поднялся сильный ветер. Дождь хлестал мне прямо в глаза. Заливаемые водой смоляки нещадно трещали и могли вот-вот погаснуть. Потом бабахнул первый раскат грома. За ним второй, третий. Заполыхали молнии…
И тогда я увидел, что вокруг нас совсем нет деревьев, как будто мы уже не в пуще, а посреди Харонуса. Га! Что за диво?! Я вскочил…
