— Меня зовут Рандар Гире, — сказал, наконец, он. — Я — «меч езуитов». Ну открывайте!
Кто-то зашаркал, засуетился внутри — и дверь, скрипнув, чуть приотворилась.
Рандар усмехнулся. Он рассудил правильно. Никто в своем уме не станет по доброй воле называться «мечом езуитов». Никто, кроме них самих.
И, что бы ни напугало селян, оно, выходит, было страшнее рыцарей Ордена.
В дверную щель просунул голову худой — коричневая сутана висела над ним мешком, совсем еще молоденький доминиканин, почти мальчишка, со следами юношеских прыщей на лице. Он оглядел местность у рыцаря за спиной, проверяя, не притаилась ли там опасность, и только потом перевел взгляд на Рандара. Увидев у него на шее несмываемый знак солнца с крестом внутри, облегченно прижал к губам распятие и выдохнул:
— Крест с тобой!
И широко распахнул двери.
— Всевышний, помилуй! — охнули люди при виде открывшейся им картины разрушений и хлынули наружу Воздух немедленно наполнился плачем и испуганными восклицаниями: «Где жить?», «Как быть?», «Всевышний — за что?» и «Отец Никода, что делать-то?».
Обложенный со всех сторон растерянными и вопрошающими взглядами, юный отец Никода затравленно огляделся, и у него запылали уши. От него ждут дельных советов и разумных решений, а ему совсем нечего сказать! Он ведь еще молод, не нажил ни житейской мудрости, ни опыта. Все, на что он горазд, — это посоветовать своей пастве уповать на Всевышнего, но отец Никода смутно догадывался, что сейчас от него ждут совсем не этих слов.
Спас юного священника — вольно или невольно — «меч езуитов», вмешавшись с вопросом:
— Кто это ваше село так разгромил?
Охваченные горем люди позабыли, что перед ними — служитель самого ненавистного из пяти Орденов Экклезии, и ответы посыпались на рыцаря со всех сторон:
— Адское порождение!
— Соломенный человек!
— Демон! Как есть демон!
— Ведьмино создание!
Отец Никода за это время успел взять себя в руки и принять вид спокойный и благообразный.
— С некоторых пор, господин Рандар, странные дела у нас творятся, — степенно начал рассказ юный священник. — По ночам стало к нам являться какое-то… существо. Сначала он был маленький, ростом с ребенка. Бродил между домов, ухал, колодезными ручками скрипел, собак дразнил — словом, пакостил по-мелкому. Но ночь от ночи он становился все больше и сильнее. Начал скот разгонять и огороды топтать. Сараи ломал и плетни валил. Отравил колодец, с корнем выдрал мельничный круг, ну а там и за дома взялся. Последние дни стал при свете солнца появляться, так что мы его хорошо разглядели. Ростом он сейчас с три человека, круглый, как бочка, руки, ноги и большая голова. А еще из него отовсюду сухие пучья торчат, будто он соломой набит.
— Экзорции проводили? — поинтересовался рыцарь.
— Не раз, — ответил отец Никода и, покраснев, признался: — Но толку никакого. Прочитаю, он пропадет, а потом снова появится. И каждый раз становится только больше прежнего. А вчера после экзорций словно взбесился — и ну как пошел дома крушить! Вот мы в церкви-то и спрятались — переждать под сенью Всевышнего. А я теперь экзорции читать опасаюсь: как бы он от них еще сильнее не вырос. Думал у францискан помощи просить или даже у воинов-хоспитальеров, а тут как раз вы появились.
Рандар задумчиво покачал головой. Непохоже на ведьмино заклятие. И на творение рук адсидента тоже. Но, что дело нечистое, нет сомнений. Правда, хоть и нечистое, к поручению епископа Сан-Руэнского оно не имеет никакого отношения, а значит, останавливаться в Кольгриме нет причин.
Молоденький отец Никода нерешительно мялся рядом с рыцарем.
Рандар прекрасно понимал его затруднение. С одной стороны — соломенный человек, с которым сам священник ничего поделать не может, и перепуганные селяне, ждущие от него защиты. С другой — «меч езуитов», который, вероятно, помочь может, но только кто же в своем уме обратится к нему с такой просьбой, когда всем известно, что интересы Ордена для них прежде всего и до чужих бед им дела нет.
Рыцарь глянул на юного отца Никоду, нервно теребившего край коричневой сутаны, и обронил:
— Я у вас, пожалуй, немного задержусь.
И едва не усмехнулся, увидев, как облегчение затопило юного доминиканина. В каком же отчаянии должен быть человек, чтобы обрадоваться подобному заявлению из уст «меча езуитов»!
Соломенный человек не заставил себя долго ждать.
Он взялся словно из воздуха: в один миг его еще нет, а в другой — вот он, уже тут, медленно шагает среди разрушенных домов, волоча за собой по земле вырванное с корнем деревцо.
Селяне тут же устремились к церкви — под сень Всевышнего, под защиту толстых каменных стен. Когда
